Рыцари былого и грядущего. I том
Шрифт:
Саша указал Андрею место за одним из длинных деревянных столов, единственным украшением которых была идеальная чистота. По обе стороны стола стояли человек десять – кто в «гражданке», кто в натовском камуфляже, кто в эфиопской форме. Все были европейцами. Их стол был в самом конце зала. Перед другими столами так же в две шеренги стояли парни в чёрных плащах. Перед столами у самого иконостаса ту же позицию занимали все как один бородатые, но коротко постриженные мужчины в белых плащах, среди которых Андрей увидел Дмитрия. Во главе – массивного телосложения старик с бородой, белизна которой не уступала стенам, а лица на расстоянии было не рассмотреть, да и неловко было рассматривать.
Андрей даже самому себе не пытался задать вопрос, почему до сих пор все стояли,
О, Боже… Да если бы он ещё совсем недавно оказался в кампании мужиков «задрапированных под рыцарей» – весь изошёл бы на иронию и сарказм. Андрей искренне презирал всяких ряженых, он бесхитростно считал, что каждый человек должен быть самим собой и выглядеть соответственно, ни кого не изображая. Он даже в эфиопской форме чувствовал себя не вполне комфортно, потому что не был эфиопом, хотя последних любил, как свою мечту о неведомых мирах. А здесь он всей душой чувствовал, что эти мужики имеют куда больше морального права на рыцарские плащи, чем он на эфиопскую форму. Он всем нутром осознавал, что их «форма» вполне соответствует содержанию. И не потому что своими глазами видел, как работает на поле боя рыцарский меч. Просто чувствовал.
Тишина стояла, казалось, немыслимая для помещения, где находится несколько десятков человек. Никто меж собой не переговаривался и даже одеждой не шуршал – в такой тишине это было бы слышно. Поэтому так отчётливо прозвучали вдруг слова, сказанные тем седым стариком: «Помолимся, братья». Разом десятки губ зашевелились в шепоте, который ровным гулом покрыл весь зал. Шёпот был на непонятных разных языках. Андрей с трудом вычленял отдельные звукосочетания: патер ностер… кирие элеисон… Потом послышался относительно понятный славянский: «Отче наш, иже еси на небесех… Очи всех на Тя, Господи, уповают и Ты даеши им пищу во благовремении…».
Потом разом всё смолкло и все дружно сели за столы, чему Андрей успел последовать незамедлительно. Тарелки с едой тут же начали появляться на столах, с невероятной скоростью и бесшумностью подносимые мужчинами в длинных чёрных одеждах, не похожих на рыцарские плащи. Если бы Андрея потом спросили, что он ел, он к собственному недоумению ответил бы: «Не знаю». Даже на вопрос «было ли вкусно», он вряд ли смог бы ответить. Нормально было.
Юноша за небольшой трибункой в начале зала начал читать лежащую там книгу. Язык был непонятен, а голос юноши удивителен: в нём вместе с юношеской восторженностью слышались и командирская строгость и дружеская доброжелательность. За столами никто не разговаривал. Соседи Сиверцева по столу немного искоса поглядывали друг на друга, как будто спрашивая: «Ну, а ты-то здесь какими судьбами?». Во всех ответных беглых взглядах читалось одно и тоже: «Долгая история».
Только теперь Сиверцев, наконец, понял, почему здесь не принято задавать вопросы без прямой практической необходимости. Вовсе не потому, что все здесь скрывают некие страшные тайны. Просто местные обитатели при самом искреннем желании не смогут ответить на самые незатейливые вопросы. Сам-то Сиверцев смог бы объяснить, почему до сих пор остаётся здесь, хотя уже давно оправился от ранения? Вот-вот…
***
Вернувшись в свою палату, Андрей обнаружил на столе аккуратную чёрную папку из плотного картона. Дмитрий что ли забыл? Ладно, потом зайдёт, заберёт. Но Сиверцев тут же подумал, что Дмитрий никогда просто так ничего не забыл бы. Видимо, было в этой папке нечто такое, с чем ознакомиться Дмитрий не предложил, потому что не хотел навязывать. Просто дал возможность. Андрей открыл папку, обнаружив внутри пачку листов бумаги, испещрённых мелкими аккуратными буковками компьютерного набора. На первой странице вверху было написано: «Дмитрий Князев, командор Ордена нищих рыцарей Христа и Храма». «А Дмитрий-то у нас – писатель», – подумал Сиверцев и начал
БИТВЫ МАГИСТРОВ
Опус первый. Орден в горах
Гигантская змея крестоносного войска, поблёскивая на солнце чешуйками рыцарских доспехов, понемногу втягивалась в ущелье. Покинув Лаодикею, войско держалось горного хребта, отделяющего Фригию от Писидии. Рыцари ошалело и восхищённо вертели головами, хотя это было не так легко в тугих оберках – подшлемниках из толстой грубой кожи. Большинство из них впервые оказались в горах. Одни не могли оторвать взгляд от высоких и недоступных горных вершин, порождавших мысли о каких-нибудь невероятных сказочных существах, обязательно там обитавших. Другие заворожено поглядывали в бездонную пропасть, которая буквально высасывала взгляд. Третьи тупо и равнодушно смотрели под ноги своим лошадям. Вскоре этих третьих стало гораздо больше. Один рыцарь сорвался в пропасть вместе с лошадью, которая так же как и он не имела горного опыта и, видимо, слишком уверенно вступила на ненадёжный шаткий камень. Душераздирающий крик сорвавшегося рыцаря прервался очень быстро. Никто не сказал ни слова, но все поняли, что самым увлекательным и любопытным здесь является то, куда лошадь сделает следующий шаг. Тем, кто впервые оказался в горах требуется срок, что бы понять: горы не только изумительно красивы, но и смертельно опасны. Этот срок значительно сокращается, когда кто-нибудь гибнет.
Путь теперь пролегал по довольно узкой каменистой тропе, по одной стороне которой стояли отвесные скалы, а по другой бушевал и ревел горный поток. Рыцари, в жизни своей не видавшие ни каких иных рек, кроме протекавших по европейским равнинам, уже готовы были считать этот ревущий поток неведомым кровожадным зверем, способным всех их растерзать. Но лишь немногие догадывались, насколько близки к истине эти фантазии.
Предводитель второго крестового похода король Франции Людовик с большим трудом скрывал всё нараставшую внутреннюю тревогу. Король непрерывно думал о том, что эти проклятые горы могут просто поглотить всё его войско. Уж неизвестно как, но могут. И тогда вообще не придётся сшибиться грудью с врагом. Людовик бы храбрым рыцарем и не боялся смерти, но его ужасала мысль, что придётся погибнуть не в бою, а в этих преисподних провалах – без вести, без чести, без подвигов и без славы. Только бы выбраться отсюда и войти в нормальный правильный бой на равнине!
Рядом с королём тихо покачивался на своём тяжеловесе магистр тамплиеров Франции Эврар де Бар. С его лица не сходило выражение немного сонного равнодушия, впрочем, довольно обманчивое. Людовик знал, что в бою Эврар превращается в неутомимо-яростного зверя, способного разметать целое вражеское войско. Но на переходе он скорее напоминал погонщика верблюдов, неразговорчивого и равнодушного ко всему на свете. Король не хотел навязывать ему разговор, но всё нарастающая тревога делала молчание невыносимым и вскоре развязала высочайший язык:
– А хорошо всё-таки смотрятся на ваших белых плащах эти красные кресты! Его святейшество папа Евгений оказал тамплиерам большую честь, как раз накануне похода даровав право ношения красных крестов на белых плащах.
– Да, ваше величество, красный крест – большая честь. А кроме того, это очень удобно для сарацинских лучников. Крест как раз напротив сердца, хорошо виден. Теперь им будет гораздо проще целиться.
Король несколько смущённо усмехнулся:
– Всё никак не могу привыкнуть к вашей мрачной манере шутить.
– А это не шутка. Сердце каждого тамплиера хочет только одного – стрелы.
Слова магистра показались королю откровенно хамскими, к тому же де Бар произнёс их, не теряя сонного выражения лица. Людовик привык к тому, что всякий, кого он удостоил своим вниманием, начинает светиться от счастья и отвечает, захлёбываясь от радости. А этого тамплиера не поймёшь – как будто ему король безразличен. Хотя, вроде, и не сказал ничего грубого. Впрочем, Людовик – широкая рыцарская натура – не был мелочно обидчив. Снова усмехнувшись, теперь уже без смущения, он продолжил донимать магистра: