Рыцари былого и грядущего. I том
Шрифт:
– Жерар, ты напрасно никогда не интересовался законами Иерусалимского королевства. Судьбу Люси будет теперь решать регент. Иными словами – твой покорный слуга. Девицу надо срочно выдать замуж. Ботрон – один из лучших замков Леванта. Такой замок нельзя долго оставлять без хозяина. Так вот где бы мне для неё достойного мужа подыскать? У тебя случайно нет на примете подходящего претендента?
– Раймунд!!! О-о-о-о!..
– Не надо меня благодарить. Готовься к свадьбе. Мы сыграем её через неделю. Дама твоего сердца упадёт наконец в твои объятья, и я не сомневаюсь, что ты оправдаешь её девические ожидания, сколь бы завышенными они не были. Замок Ботрон достанется лучшему рыцарю королевства, каковым я тебя всегда считал. А больше всех, конечно выиграет твой друг Раймунд. Ведь чем сильнее мои
– Раймунд, я никогда не был таким счастливым. Не буду тебя благодарить, раз ты этого не хочешь, но ты понял: мой меч навсегда стал твоим.
***
Что было потом… Даже сейчас, когда Жерар да Ридфор в одиночестве брёл по раскалённому песку пустыни, и когда предсмертные муки казались столь близки, он и то не хотел бы поменяться местами с собой тогдашним. Тогда Жерар узнал, что такое ад. За какую-то минуту он разом потерял и возлюбленную и друга, жалея лишь о том, что оба они не умерли. Если бы умерли – горе Жерара было бы без позора. А позор был нестерпим.
Могущественный регент Иерусалимского королевства граф Раймунд Триполийский самым заурядным, самым пошлым образом соблазнился на гору золота. Когда Жерар уже готовился к свадьбе, к Люси посватался какой-то жалкий пизанец Пливен, богатый, впрочем, как десять Крезов. Пливен предложил Раймунду за Люси столько золота, сколько она весит. Девица на счастье пизанца было сложения почти воздушного и тот осуществил своё предложение самым буквальным образом. Люси поставили на одну чашу весов, а на другую чашу Пливен добавлял золота до тех пор, пока весы не уравновесились.
О, эти ничтожества итальяшки! Не даром их никто не считает дворянами, сколь бы знатными они не пытались себя представить. Они всё меряют на деньги. А честь рыцаря де Ридфора? Сколько весит она? Сколько золота можно за неё дать? Оказалось, что она ничего не весит и ничего не стоит не только для итальяшек, но даже и в глазах сиятельного графа Раймунда. Понимает ли Раймунд, что за гору золота приобрёл себе смертельного врага?
Эту убийственную новость принесли Жерару посторонние. Сказать, что в его глазах обрушился мир, значит ничего не сказать. Тягостного объяснения с сеньором Триполи удалось избежать, потому что вечером того же дня Жерар слёг в горячке. Никто не думал, что он выживет, а сам он вообще ничего не думал. Болезнь терзала тело, а душа была совершенно пустой. Первый шок принёс вспышку чудовищной душевной боли, но уже через несколько часов, падая в горячке, он чувствовал, что душа больше не болит. Потом ему рассказывали, что в горячечном бреду он выкрикивал только военные команды, ни разу не упомянув ни одного имени. Ни Раймунда, ни Люси. Их больше не было. Ничего больше не было. Он, Жерар де Ридфор, тоже исчез, хотя этого никто не заметил.
Когда он оправился от болезни, первой связной мыслью было то, что надо уйти в монастырь, стать монахом. Однако, уже вторая мысль показала, что он ещё не полностью утратил способность отдавать себе отчёт в своих желаниях: «Что я буду делать в монастыре? Мне не прожить без меча, без боя, без врагов». В этот момент рядом промелькнул белый плащ храмовника. Оказывается, он находился в госпитале тамплиеров. Третья мысль таким образом выскочила сама собой: «Значит пойду к тамплиерам. Они лихие парни. Живут без баб. Буду, как они, рыцарем-монахом». Все три мысли заняли не больше минуты. Жерар не находил, о чём тут ещё можно думать. Он встал с койки с глазами абсолютно пустыми и походкой на удивление твёрдой пошёл к магистру тамплиеров.
Храмовники приняли знаменитого иерусалимского маршала весьма охотно. Ему всегда были свойственны полное безразличие к бытовым неудобствам, к скудной пище и невероятная выносливость, позволяющая даже на испепеляющей жаре подолгу сражаться не только без еды, но и без воды. После болезни, когда душа омертвела, его неприхотливость стала воистину запредельной. Даже привычных к лишениям тамплиеров она поражала и приводила в восхищение, а будучи помноженной на безумную храбрость, позволила ему сделать в Ордене очень быструю карьеру. Вскоре он уже был сенешалем – вторым человеком в Ордене, а через пару лет его избрали великим магистром.
До Жерара дошли слухи, что обсуждение его кандидатуры во время заседания Верховного Капитула шло очень болезненно. Некоторые заматеревшие в боях и молитвах тамплиеры были решительно против избрания де Ридфора. Говорили, дескать, он совершенно не понимает смысла монашества, и душа его лишена молитвенного настроя. Жерар, когда ему передали эти отзывы, вообще не понял, о чём они говорили. Ведь он всегда самым добросовестным образом посещал все положенные по уставу богослужения, и с педантичностью, достойной тевтона, вычитывал необходимое количество молитв. В чём его упрекали? Впрочем, любое недоуменнее держалось в его голове не более, чем полминуты, а магистром его всё равно избрали. Силы Саладина росли, как на дрожжах, и во главе Ордена тамплиеры возжелали видеть не столько молитвенника, сколько воина. Себе на беду.
Соблазнённый золотом Раймунд постепенно погряз в самых низких придворных интригах. Прокажённый король Балдуин был истинным рыцарем и, став совершеннолетним, не захотел терпеть мелочные раймундовы происки. Он фактически прогнал от двора триполийского графа, сделав ставку на Ги де Лузиньяна. Ги тоже не был пряником. Это был попросту дурак. Но воин, однако, очень смелый. Лузиньян был врагом графа Триполи, а потому Жерар сошёлся с ним довольно близко, хотя никогда его не уважал. Просто «враги моих врагов – мои друзья». В сердце Жерара было лишь одно живое чувство – ненависть к Раймунду. Он не искал мести сознательно, но спокойно знал, что когда подвернётся случай – отомстит очень жестоко. Жерара и мысль не посещала, что его ненависть, холодная, как сталь кинжала, делает его не просто плохим монахом, но и вообще вряд ли позволяет ему именоваться христианином. Мысли очень редко посещали Жерара. Он просто до бесконечности рубился, рубился, рубился.
***
Какой был чудный бой у брода Иакова! Жерар вспоминал этот бой с наслаждением. Неужели у брода дрались в этом году? Кажется, с тех пор прошла целая вечность. Да, в этом году, в начале мая. Год от рождества Христова 1187-й
В их отряде было 600 воинов вместе с госпитальерами и рыцарями из Назарета. Они встретили сарацинскую конницу, численность которой на самый беглый взгляд превышала 5 тысяч человек. Позднее выяснилось, что сарацинов было 7 тысяч, а предводительствовал ими брат Саладина Аль-Афдаль. Де Ридфор приказал бы атаковать их сразу же, ни секунды не раздумывая, насколько бы безрассудным это не выглядело, но в отряде были не только тамплиеры, а остальным он не мог приказать. Магистр госпитальеров Роже де Мулен сразу же сказал, что он против самоубийственной атаки. А когда к этому мнению присоединился маршал тамплиеров Жак де Майи, де Ридфор пришёл в неописуемое бешенство. Он не мог ничего сказать магистру другого Ордена, а потому решил отыграться на своём маршале:
– Вы предлагаете отступить, брат Жак? Насколько я понимаю, это ваш любимый манёвр. Удрать – что может быть приятнее для Жака де Майи. Ведь он так любит свою белокурую голову! Он так хотел бы её сохранить!
Никто и никогда не имел права так разговаривать ни с одним рыцарем. Никто и никогда. Оскорбление, которое нанёс де Ридфор своему маршалу, было просто неслыханным. Лицо Жака стало белее, чем его волосы. Он очень тихо сказал:
– Я умру перед лицом врага, как человек чести.
Роже де Мулен тоже косвенно почувствовал себя оскорбленным. Весь отряд крестоносцев ринулся в атаку на врага, который превосходил их более чем вдесятеро. Ридфоровское стремление атаковать вовсе не было абсолютным безумием. Тамплиерам не раз случалось побеждать при подобном численном преимуществе врага. И госпитальеры, и назаретские рыцари тоже были рубаки не из последних. Но тогда, видимо, был не их день. Рыцари падали один за другим. Одним из первых погиб храбрый де Мулен. Брат Жак сражался с восхитительной отвагой, поражая врагов направо и налево. Когда пали почти все тамплиеры, сарацины окружили маршала Храма плотным кольцом, но ни один враг не осмеливался приблизится к страшному Жаку, белый плащ которого давно уже стал красным от крови врагов. Тогда сам Аль-Афдаль крикнул ему на довольно чистом наречии франков: