Рыцари былого и грядущего. I том
Шрифт:
Никто не скажет великому магистру,
Что под Акрой видели его убегающим.
Никто не упрекнёт Орден Храма
В том, что тамплиеры показывают спины»
Пал магистр средь сарацинских полчищ,
Но над Акрой реют христианские знамёна.
Тамплиеры опять дружно подхватывали:
Акра вечно будет христианской!
Жерар взял на себя подвиг выше боевого. Он мужественно и с величайшим терпением выдержал уготованное ему бесчестие. Главной битвой магистра, из которой он вышел победителем, была схватка с демоном гордыни в собственном сердце. Де Ридфор, согласившийся сражаться без права на славу, был бы, наверное, счастлив узнать, что после его смерти братья-тамплиеры прославили своего магистра. Но в той битве под Акрой, вопреки мнению крестоносцев, Жерар не погиб.
***
Слуги
– О, великий из великих, Аллах отверз мои очи и удостоил последнего из твоих рабов неслыханной чести – быть прахом у ног твоих.
Салах-ад-Дин совершенно искренне растерялся от столь неожиданного поведения высокомерного тамплиера. Султан был один в шатре, своего летописца, сидевшего в углу, он за человека не считал. А магистр, между тем, продолжил:
– Смиренно прошу тебя, о великий из великих, удостоить меня ещё большей чести – позволь мне прославить веру истинную и склонить свою голову перед величайшим из всех пророков. Вели позвать своих визирей, своих драгоценных братьев и сыновей – при них хочу воздать пророку заслуженную честь.
Султан растерялся ещё больше. Он не случайно был в палатке один, ибо намеревался объявить, что Жерар принял ислам и опять отпустить его на все четыре стороны. Даже приближённые султана, не зная, о чём тот говорил наедине с магистром, поверили бы в обращение тамплиера, потому что никак иначе не могли бы объяснить столь не свойственное султану человеколюбие. Расчёт Саладина был идеально точным – слухи о предательстве магистра, которые и так уже ползут среди крестоносцев, теперь, после второго пленения, превратятся в твёрдую уверенность. Султан знал психологию франков и не сомневался, что теперь они начнут весь Орден Храма считать шайкой предателей. Но с другой стороны, если этот храмовник на самом деле примет ислам – так ведь будет ещё лучше. Он, пожалуй, сделает из бывшего тамплиера знаменосца. Очень эффектно будет смотреться в эго руках султанское знамя. По всему исламскому миру тотчас разнесётся весть о том, что великий султан умеет побеждать не только на поле боя, но так же одерживает великие духовные победы. А этот тамплиер… он, видимо, понял, что среди франков у него теперь будет чести не больше, чем у последней свиньи, и здраво рассудил, что лучше уж остаться рядом с султаном. Ум султана был очень гибок и поворотлив, он быстро перешёл от растерянности к решению. Через минуту все приближённые султана были уже в палатке.
Жерар распрямил спину. Он начал говорить спокойно и негромко, но очень твёрдо, тщательно выговаривая каждое слово, чтобы его не блиставший совершенством арабский язык был понятен любому из здесь присутствовавших.
– Я обещал прославить пророка. Я сделаю даже больше. Всем своим сердцем я прославлю всех библейских пророков, но прежде всего – Господа нашего Иисуса Христа, который есть больше, чем пророк, потому что Он воистину Сын Божий. Мне жаль вас, несчастные агаряне. Потомки авраамовой рабыни Агари так и остались рабами. Истина не сделала вас свободными, потому что вы ходите вдалеке от Истины и молитесь ложному пророку…
Ум Жерара был ещё проворней, чем у Саладина. Едва очнувшись в султанском шатре, он понял, что здесь – не поле боя, а потому не удастся, как всегда, противопоставить извилистой восточной хитрости безупречную рыцарскую прямоту. Пришлось чуть-чуть схитрить. Ведь если бы он какими угодно словами обругал лжепророка в присутствии одного только Саладина, султан потом всё равно сказал бы, что магистр прославил Мухаммада. А вот хулу на Мухаммада, изречённую при всех султановых приближённых, Саладин не имел возможности стерпеть при всём своём желании. Визири на завтра же свергнут султана, если он позволит в своём присутствии безнаказанно чернить создателя ислама.
Впрочем, Жерару совсем не хотелось ругать Мухаммада. Он теперь искренне жалел этого лжепророка, считая его странником, который заблудился на пути к Истине. И великий султан с его блестящей свитой теперь представлялись ему несчастными людьми, достойными всяческой жалости. В сердце магистра не было ни капли ненависти. Не появилось и страха, когда он увидел исказившееся от бешенства лицо Саладина. Последнее, что Жерар увидел в этой жизни – блеск саладиновой сабли.
Когда голова Жерара вместе с потоком крови упала на великолепный багдадский ковёр, магистр с радостным изумлением осознал, что он по-прежнему все видит. Только шатёр Саладина вместе с ним самим и его блистательными рабами куда-то исчез. Прямо перед Жераром стоял маршал Ордена Жак де Майи. В белом плаще и с такими же белыми ангельскими крыльями за спиной. Лицо маршала-ангела было очень мирным. Жак смотрел на Жерара с любовью. В глубине души Жерара родилось что-то похожее на слезинку:
– Прости меня, Жак. Тогда…
– Не надо, Жерар. Всё в прошлом. Я всегда любил тебя, мой брат во Христе. Из прошлого осталась лишь эта любовь. Я счастлив, что теперь мы вместе продолжим нашу службу у престола Божьего. Взгляни, – Жак указал рукой на небо.
Жерар увидел, как прямо с небес к ним скачут стройные шеренги всадников в развевающихся белых плащах. Все они, как и маршал, были крылаты. Напротив сердец пламенели тамплиерские кресты. Опытным взглядом полководца Жерар определил, что к ним скачет целый боевой монастырь – триста копий. Вскоре магистр уже различал лица рыцарей, погибших под бродом Иакова и обезглавленных после Хаттина.
***
Едва прочитав последние слова опуса, Андрей отодвинул от себя рукопись, резко встал и сразу же вышел в коридор. Ни единой секунды он не хотел оставаться наедине с памятью Жерара де Ридфора. Он сразу же почувствовал, что магистр де Ридфор – зеркало, в котором отразились его, капитана Сиверцева, черты, искажённые болью и ненавистью. Он так же никогда не терял чести, но и у него так же попросту отняли честь. Отняли подлостью и коварством. Причём, Андрей ни на секунду не верил, что его душа может когда-нибудь так же очиститься, как душа Жерара. Он был уверен, что только в дешёвом бульварном романе человек может за один день переродиться. Он уже считал себя верующим, но по-прежнему не понимал, почему эти парни, тамплиеры, так охотно умирали за Христа. Ему казалось, что здесь какая-то фальшь, неправдоподобица. Но он подсознательно ощущал, что фальшь на самом деле – в его душе, а не в их судьбах. Думать об этом не хотелось, но он знал, что, оставшись один, обязательно будет думать именно об этом.
В коридоре Андрея ждал как всегда молчаливый и невозмутимый Саша, предложивший капитану следовать за ним. Вскоре они были в рыцарской келье командора Дмитрия Князева. Андрей не уставал удивляться образцам местного дизайна. В комнате Дмитрия не было сводов, её идеально правильная кубическая форма у многих вызвала бы раздражение. Стены – большие панели чёрного дерева, потолок – тоже деревянные панели, только светлой породы древесины. По потолку были, как звёзды по небу рассыпаны маленькие вмонтированные светильники, сами по себе почти незаметные, но заливавшие комнату ровным светом. В комнате не было ничего, кроме простой деревянной кровати и маленькой тумбочки. На стенах – лишь три небольших иконы. Казалось, Дмитрий только что сюда переехал и ещё не успел перевезти мебель. Но Андрей уже понимал, что это не так. Нищие рыцари имели у себя только предметы самой первой необходимости, при этом нищетой не бравировали, в нищету не играли – все, что было действительно необходимо, всегда оказывалось самого лучшего качества – на отделке стен, к примеру, явно не экономили – позолота обошлась бы дешевле чёрного дерева.