Рыцари морских глубин
Шрифт:
— Ешьте, парни. Мало будет — бачковые за добавкой на камбуз сходят. Наваливайтесь!
Ну, мы навалились! За весь учебный год в учебном отряде подплава, за муторное плавание на «Балхаше» оторвались на борще, плове, сардинах, на компоте с печеньем!
Откинулись на койках: ух! Объелись с жадности. Обожрались, как дурни на поминках. Животы пораздуло.
Старшины смеются, чашки подпихивают, пачки с печеньем подсовывают:
— Рубайте, не стесняйтесь. Сами такими были, знаем…
После обеда — сон–час.
Виктор Деревягин, командир отделения электрооператоров, забираясь в койку, зевнул, пробормотал со смешком:
— После вкусного обеда по закону Архимеда полежать надо часок, чтобы жирок на пузе завязался.
Упал и тотчас захрапел. А мы, сытые как столовские коты, поднялись на верхнюю палубу плавбазы, откуда хорошо видна бухта, корабли у пирсов, дома на берегу. Бухта до недавнего времени называлась Тарья, но переименована в честь географа, исследователя Камчатки Степана Крашенинникова. Посёлок Лахтажный из полутора десятка панельных пятиэтажных домов для офицерских семей. Памятник Герою Советского Союза Николаю Вилкову рядом с матросским клубом и рубка подводной лодки — памятник погибшей в годы войны Л-16.
Плавбаза «Нева» — 1912-го года постройки, некогда — суперлайнер Трансбалта, а ныне плавказарма экипажей подводных лодок–ракетоносцев. Об этом я узнал от мичмана–сверхсрочника, безделья ради размотавшего удочку. Сделав несколько лёгких, коротких рывков, мичман быстро начал сматывать лесу, размашисто выхватывая её из глубины. На крючке болталась большая ленивая камбала. Мичман снял рыбу с крючка, швырнул в воду.
— Плыви, родная! Мне ты не надо. Мне важен сам процесс…
Он посмотрел на часы, смотал удочку, похлопал меня по плечу.
— Вот здесь тебе и служить, парень! Родине и флоту советскому! Счастливо! Не опоздай на построение экипажа.
И, уходя, подал широченную, как та камбала, ладонь.
— Мичман Гусаров, боцман сто тридцать шестой.
«Ни фига тут порядочки, — подумалось мне, — мичман матросу запросто руку подаёт!».
Вдали, от посёлка Тарья взлетают гидросамолёты, проносятся над бухтой. Уходят на боевое патрулирование советских территориальных вод.
Может, на одном из них летит воздушный стрелок Иван Быков — земляк из Новосибирска, подбивавший меня на службу в авиацию.
Сейчас на том гидросамолёте мог лететь я.
Но я выбрал море…
Я уже забыл, как мучился от качки на развалюхе — «Балхаше», как, безучастный ко всему, смотрел на беснующиеся волны и стонал, сокращаясь в рвотных позывах:
— Ох, и зачем только я выбрал море?
Я снова лежу грудью на железном планшире борта, незыблемого как бетонная стена, и шепчу, неслышно, одними губами:
— Здравствуй, море…
«Заштатники»
Вчерашний пасмурный, с моросящим дождём день закончился страшенной грозой с оглушающими раскатами грома и ослепляющими молниями. В палатке, несмотря на полночный час, становилось светло. Дождь лил обильными струями всю ночь, но к утру прекратился.
Я выбрался из палатки, размял затекшее от долгого лежания тело. Под плёнкой, наброшенной на палатку, набилось столько задохшихся комаров, что я сгребал их горстями.
Неудачно готовил завтрак на костре. Сначала второпях опрокинул котелок с супом. Потом пролил кисель. Пока занимался катамараном, прозевал костёр. Запылала высохшая возле него трава, огонь подобрался к пакету с конфетами. Обёртки обгорели, конфеты обуглились, пришлось выбросить. Пропах дымом хлеб, купленный в Колпашево.
14.00. Волны на реке всё ещё ходят ходуном, но ветер стих.
14.15. Рискнул перебраться на левый берег под защиту высоких и густых тальников. Исполинские ветлы возвышаются над ними.
15.15. Я уже на левом берегу. Здесь спокойнее, но стоит перестать работать вёслами, как ветер тотчас относит на фарватер.
Лесистый берег сменился зелёной долиной. На ней разгуливают белые и гнедые лошади с жеребятами. На правом берегу виднеются какие–то избы. Чувствуется приближение большого населённого пункта. Верхушка мачты телевизионного ретранслятора, еле различимая в бинокль, подтверждает мои догадки.
17.00. Очень медленно иду левым берегом. Чёрные тучи застилают небо. Свежо. Накрапывает дождь.
17.30. Вхожу в протоку. Где–то слева село Парабель.
19.00. Ужасный ветер едва не утащил меня на фарватер, на середину реки. А там творится что–то невообразимое. Шторм как на море. Огромные волны катятся валами. Еле удержался, беспрестанно работая вёслами, чтобы не оказаться во власти стихии. Уцепился за ветку молодой ивы, торчащую из воды, привязался к ней и совсем обессиленный упал на дощатый настил, перевёл дух. На сильнейшем ветру простоял час, а точнее, проболтался, раскачиваемый и сотрясаемый разъярёнными волнами. От беспрерывного дёрганья ветка оборвалась и меня опять едва не унесло туда, где поджидала возможная гибель на неуправляемом плоту, уносимом штормовым ветром и волнами под огромные речные суда.
Ещё час безуспешно работал вёслами, выгребаясь против ветра, оставаясь почти на месте. От столь неравной борьбы я весь взмок и пал духом, потому что начинало темнеть, а я не смог до сих пор прибиться к береговым кустам, закрепиться за них и всё ещё оставался в опасной близости с фарватером.
Не огромные волны внушали страх, а то и дело идущие по середине взбесившейся реки широкие, гружёные песком баржи. На волнах «Дик» держится хорошо, но плот–катамаран в такую скверную погоду становится совершепнно непослушным и угодить под баржу — к бабке не ходи.
Обессилев, я бросил вёсла на волю Господа Бога: будь, что будет! Но неожиданно ветер стих, мне удалось подойти к пологому травянистому берегу.
23.00. Вдали, слева, светится огнями старинное село Парабель. Располагаюсь на привал. Нарвал охапки травы, настелил под себя, чтобы мягче и теплее спать. Пока ставил палатку, в неё набилось столько комаров, что не продохнуть. Проклятые насекомые такие злющие, что не спасает от них и сетка–накомарник. Застегнувшись на «молнию», долго воевал с ними, пока не перебил всех кепкой.