Рыцари морских глубин
Шрифт:
Я спешно соскочил с настила на берег, желтеющий, как я полагал, наносным песком.
Но то был не песок, а тина.
Жидкая, вязкая, глинистая.
Я тотчас погрузился в неё по грудь.
Ноги в резиновых «болотниках» застряли в илистой грязи как в цементном растворе.
Катамаран развернуло. Он потянул меня назад и, наверняка, опрокинул бы в воду.
Я мгновенно сообразил, что пересилить уплывающий плот, удержать его из такого неудобного положения не смогу и захлебнусь.
Чтобы подняться, надо было быстро развернуться к плоту передом.
Я же был не в состоянии выдернуть ноги из тины одним рывком.
Левая рука судорожно сжимала двадцатиметровый моток швартового конца. Заваливаясь на спину, правой успел отцепить от себя карабин страховочного шнура. Это и спасло меня.
Распуская на воде кольца длинной верёвки, освобождённый катамаран поплыл сам по себе.
Ошалело загребая руками, я кое–как выпрямился, наклонился всем телом вперёд и медленно вырвал из илистых тисков сначала одну ногу, потом другую.
С большим трудом сделал несколько шагов, упал на живот и ползком выбрался из грязи на твёрдое место. Задыхаясь от одышки, пережитого страха успел закрепить уже напрягшийся швартовый конец за мокрую, осклизлую валёжину и свалился рядом чуть живой. Грязный, насквозь мокрый, я лежал под дождём на тёмном пустынном берегу, дрожал и плакал.
Приступ истерики от неожиданного стресса колотил меня, сотрясал тело рыданиями.
Я понимал: в какие–нибудь две–три секунды не успей отстегнуть карабин от пояса — всё! Крантец! Опрокинул бы меня катамаран навзничь. Подняться бы не смог и утонул бы. Здесь, на илистом берегу красивой реки Парабель и закончилось бы моё плавание в Заполярье, к морю Карскому.
Совсем не просто, скажу вам, плыть по течению. Попробуйте — сами узнаете!
Слёзы ещё текли по лицу, мешаясь с дождём, но руки уже вцепились в туго натянутый швартовый шнур, подтаскивая к берегу чуть не погубивший меня плот.
При ярких вспышках молний и под оглушительный грохот электрических разрядов, поставил палатку. Порывистый ветер трепал целлофан, которым я накрывал её, вырывал плёнку из рук, и я долго не мог управиться с ней.
Наконец, забрался под полог, сбросил с себя грязную, насквозь мокрую одежду и переоделся во всё сухое.
Дождь хлестал по целлофану, а внутри палатки светил фонарь, шипела синим огнём газовая плитка, «Радио России» радовало задорной казачьей песней и пахло подогретой тушёнкой.
После глотка спирта, припасённого на случай непредвиденного купания в холодной воде, по телу разлилась приятная тёплая истома. Укрывшись пуховиком, я впал в блаженную негу.
Хорошо–то как!
И возблагодарил я Господа за счастливое избавление от гибели.
«Я погряз в глубоком болоте, и не на чем было стоять; вошёл во глубину вод, и быстрое течение их увлекало меня. Ты извлёк меня из тины, чтобы не погрязнуть мне… Благодарю тебя, Боже! Избавлюсь от ненавидящих меня и от глубоких вод».
Библия, псалом Давида 68 (3,15).
Такое вот неожиданное купание, или, применительно к названию этой главы — «срочное погружение» пришлось совершить.
Долго не спал я в ту ночь, взбудораженный случившимся.
Как нелепо всё могло оборваться: плавание, дневниковые записи, сама жизнь. Казалось невероятным, что удалось превозмочь себя в такой почти безвыходной ситуации, вывернуться из критического положения, когда уже не оставалось шансов. Но, видно, не пришло время сгинуть ни за грош, ни за понюшку табаку.
Мой добрый Ангел–хранитель всегда рядом, и благодаря его заботам я всё ещё жив, здоров и невредим. И сейчас даже не верится, что чуть не утонул, увязнув в предательской тине.
Неужели всё это было со мной?
И это я, мужчина в летах, плакал навзрыд, как ребёнок?
К сожалению, да. Измазанные илом сапоги, извазюканная в грязи одежда — немые свидетели смертельно–опасного происшествия, пережитого панического ужаса, нервного срыва.
Много страхов натерпелся я за свою жизнь. И даже самонадеянно думал, что уж теперь–то ничем меня нельзя испугать. Ан нет! Ещё трясутся поджилки. Сердце, готовое вылететь из груди, идёт вразнос. И адреналин кипит в крови. Никому не хочется умирать. Хотя куда от этого денешься?
Что–то подобное испытал я во время первого срочного погружения на подводной лодке К-136.
А было так…
Мы шли в надводном положении в район учений. Остались позади боны, закрывающие вход в Авачинскую бухту, скалы Три брата, и вот оно просторное, всегда холодное и неприветливое Берингово море.
Команда лодки только что отобедала. Кок Боря Пирожников порадовал котлетами с вермишелевым гарниром и отличной подливкой. К обеду подал колбасный фарш в жестяных банках, консервы из утки, камбалу в томате, суп–рассольник и персиковый компот.
Свои законные пятьдесят грамм вина, положенные в походе каждому подводнику, я, Петя Молчанов, Саня Емцов и старший матрос Владимир Тарантин слили в эмалированную кружку нашего командира отделения Вячеслава Мосолова. Остальные «заштатники» дополнили кружки другим «отделённым».
«Годки», то есть, моряки последнего года службы, хряпнули по полной кружке «Вермута» — вина, называемого подводниками: «вермуть». Захмелели, подобрели. На общение с молодыми их потянуло.
— Матрос Гусаченко…
— Я, товарищ старшина второй статьи!
— Ты из… Н-новосибирска? З-земляк… м-мой?
— Так точно, товарищ…
Но Мосолов уже не слушал. Прислонясь спиной к ракетной шахте, что–то невнятно пробормотал и захрапел. Я помог Петру Молчанову уложить «отделённого» в нижнюю подвесную койку и принялся за мытьё посуды.
Я бачковал в тот день. Сбрасывал мусор и отходы обеденного пиршества в обрез — жестяной квадратный ящик из–под галет. В этот обрез не вскрытыми сбрасывал рыбные консервы в масле. Туда же летели куски сыра, сливочного масла, галеты, печенье, баранки, сухари. Получая эти продукты на камбузе, бачковые противились коку: