Рыцари морских глубин
Шрифт:
— Братва! А ведь за тонкой перегородкой — бачки с компотом!
— Ну, так что? Они за дверцами. Те на замке. А ключи у пузана, — насыпая в ванну горчичный порошок, чтобы чашки и ложки лучше отмывались от жира, равнодушно ответил Федя Поваляев.
— Думай, Федя, думай…
— Ну, если дырочку провертеть…
— Уже лучше, Федя! Ну, напряги башку…
— Да если трубочку в неё сунуть…
— Молодец, Федя! Цены тебе не будет на подводной лодке!
Нашли тонкий шланг для пробивания засорившихся стоков в керамических раковинах и чугунных ваннах. Процарапали обломанной ложкой маленькое отверстие в стене на уровне стеллажей и сунули в неё шланг. Потычем —
Осушили один бачок. Принялись тыкать шлангом и сосать, отыскивая другой. И опять полился, зажурчал струйкой компот. Сами до отвала напились. Напоили товарищей, тех, кто в зале столы накрывают, бачки с борщом, с кашей разносят. Отвели и они душу. Нас, в свою очередь, котлетами угостили, тоже, между прочим, со смекалкой на камбузе добытыми.
Дырку замазали, затёрли. Шланг под ванну запихнули.
Дошла у накрывальщиков столов очередь до бачков с компотом. Старшина камбуза к стеллажам подошёл, сопя, замок открыл, дверцы распахнул. Глазами: хлоп–хлоп! В бачки зенки впялил — ничего не поймёт. Во многих — только раскисшие сухофрукты на дне. Мичман на ключи посмотрит, замок потрогает, в бачки заглянет: лежат в них ягодки голимые, а кисло–сладкого яблочно–абрикосового напитка как не было! Чудеса да и только! Надо было видеть в эту минуту лоснящееся жиром лицо старшины камбуза! Угрюмо–плачущее, по–детски всхлипывающее. Бормочет, губами трясёт:
— Убыток–то какой! Литров сорок компота умыкнули, паразиты! Замок открыли, ключи подобрали… Менять надо… Как не досмотрел?! Как проглядел?! Ой–ё–ёй! Ой, как жалко! Это ж на сколько рублей! Посчитать надо… Ещё и замок новый покупать…
Со злости швырнул ключи в мусорный ящик. Побежал в кладовую за сухофруктами. Курсантов без компота не оставишь.
Ничего, не убудет от него! Камбузный жулик давно спутал, где на складе у него курсантская провизия, а где его личная. Выпитый компот воспринял как потерю своего собственного продукта.
А время шло.
Владивостокская весна билась в окна кубрика яркими, горячими солнечными лучами, ветвями клёнов и дубков, жужжащими шмелями, большими, невиданными нами реликтовыми бабочками–махаонами. Пахло сиренью и жасмином.
Мы готовились к первомайскому параду.
Сначала весь март занимались шагистикой под духовой оркестр. «Коробками» восемь на восемь. По шестьдесят четыре курсанта от каждой роты чеканили шаг на плацу. Нас тренировал капитан второго ранга Ольшанский — бравый, с усами, красивый моряк с хорошей строевой выправкой. Любимец женщин, завсегдатай «Золотого рога» и гарнизонной гауптвахты.
Во время репетиций, когда «коробочка» нашей четвёртой роты проходила мимо трибуны, начальник учебного отряда контр–адмирал Сухомлинов вольяжно подбадривал нас:
— Молодцы, ольшанцы! В рот вас… туда–сюда! Молодцы!
И ещё весь апрель под барабанный бой вышагивали на улице Колхозная мимо стадиона.
Здесь, между прохождениями многих частей Владивостокского гарнизона: пограничников, морпехов, авиаторов, я встретил Ивана Быкова, парня из эшелона призывников, убеждавшего меня в «Экипаже» пойти служить в авиацию.
— Привет, земляк! Кем служишь?
— Заканчиваю ШМАС — школу младших авиационных специалистов. Буду летать воздушным стрелком–радистом на «ТУ-16». А может, на гидросамолётах — противолодочниках. Так что, заныривай поглубже, землячок! Гонять вас, подводников, будем! Ну, а ты как? — поинтересовался он.
— Тоже учебку заканчиваю. Обещают на Камчатку нас отправить, на ракетные лодки.
— Наши летуны уже строятся. Бывай, земляк!
— До встречи в Новосибирске!
Больше мы не виделись.
И вот настал Первомай.
Я не оговорился. В те годы парады проводились 1-го Мая и 7-го Ноября. С утра под бой барабанов колонны курсантов 51-го УОПП, ТОВВМУ имени С. О. Макарова, ШМАСа, ДВВИМУ имени Г. И. Невельского, Владивостокского мореходного техникума, школы морского обучения, солдат–пограничников, морских пехотинцев, воинов других береговых частей начали выдвигаться на исходную позицию для прохождения торжественным маршем по улице Ленинской — ныне Светланской.
Десять ноль–ноль. Митинг у памятника «Борцам за власть Советов в Приморье». На трибуне первый секретарь крайкома КПСС Чернышов, командующий Тихоокеанским флотом адмирал Амелько и с ними важные, по–индючьи надутые, пришей–пристебаи. Звучат пламенные, напыщенные ложным пафосом речи приморских вождей. Слов издали не разобрать: одни «…ду–ду–ду… Ду–ду–ду…». Да в них никто и не вслушивается. Все ждут конца громкой трепатни с высокой трибуны. Стоим, переговариваемся, незаметно покуриваем. Подходит командир роты капитан третьего ранга Минкин.
— Не подкачайте, ребята! Особенно перед трибуной. Чётче шаг. Чтобы как один щелчок! И выше головы! Пожирайте Амелько глазами! Не подведите!
— Сделаем! — отвечаем дружно. — Не первый день пыль топчем.
Звучат фанфары.
— Пара–ад… Смирр–но–о! На кра–аул! К торжественному маршу… По ротно… На одного линейного дистанции… Знамённая группа — прямо! Остальные… напра–аво! Шаго–ом… Марш!
Грохот роты барабаншиков. Среди них земляк и друг Вовка Марков. Руки у барабанщиков в белых перчатках. Колотят палочками. У трибуны перехватывают их в одну правую руку и машут ими перед собой в такт грянувшему «Маршу нахимовцев».
Простор голубой, Волна за кормой, Гордо реет на мачте Флаг Отчизны родной…Мелодии маршей сменяются, гремят из репродукторов над площадью, заполненной тысячами людей.
Но вот и мы двинулись с места. Идём под «Славянку». Взяли ногу. Автоматы перед собой. Локти прижаты. Сцеплены — не разорвать. Шеренги — словно по ниточке выровнены. Печатаем шаг: чак–чак, чак–чак… Левой! Левой! Сверкают воронёные стволы, латунные бляхи ремней, до блеска начищенные хромовые ботинки. Развеваются ленты на бескозырках. Золотом горят на них надписи и якоря. Как синее море колышутся волнами матросские воротники. Красиво! Подходим к трибуне.
— И-и… раз! — кричит первая шеренга.
Вся «коробочка» вмиг головы направо, ест взглядами начальство на трибуне.
Я в правой колонне иду. Согласно строевого устава голову не поворачиваю. Шагаю как зомби, смотрю прямо перед собой. На меня, крайнего, равняется вся шеренга. Чувствую, как что–то длинное мотается под ногами. Шнурки?! Точно! Развязались от хлопков, распустились на обоих ботинках на метровую длину, болтаются плетьми. И в аккурат у самой трибуны! Ни раньше, ни позже! Кто–то наступил на них. Спотыкаюсь и падаю. Сбиваю переднего. Тот — следующего. Задний валится на меня. Вся колонна сбилась, сложилась будто составленные на столе доминушки. Толкни одну — упадут все!