Рыцари морских глубин
Шрифт:
— Нема у мене ни якой бочки! Мени гроб цинковый куда ни шло, а бочка совсем не надобна. Часовой! Ты бачив, яку бочку притаранил курсант?
— Никак нет, тащ мичман, не бачив, — не моргнув глазом, ответил часовой.
— Вин не бачив, — развёл руками Загнибородин.
— Да пошёл ты… — послал камбузник седого ветерана флота туда, куда ходить нашему брату не годится. Плюнул с досады, и ругаясь матерно, вычурно, с полным набором терминов парусного флота, где словечки вроде: «якорь в задницу, здохнуть на рее» были самыми безобидными, тяжело дыша, удалился.
На вечерней поверке мичман Загнибородин объявил мне благодарность. «За образцовое выполнение особого задания командования», — так он выразился.
Без хохота, конечно, не обошлось. И без «хвотограхвирования».
— За смех у строю — два наряда вне очереди преступничкам Полищуку и Медику. Роте — отбой!
И как всегда скучный, хмурый, молча в баталерку удалился.
Холодный ветер хлопал жестью на крыше. В кубрике, в синем свете плафона, накрывшись тонкими байковыми одеялами, спят курсанты. До подъёма ещё два часа. Самое сладкое время сна и приятных сновидений. В баталерке, на кушетке примостился старшина роты мичман Загнибородин. Припозднился на службе старый военмор. Не пошёл домой, в пятиэтажку — «хрущёвку», что притулилась у подножия сопки Дунькин пуп. Заночевал в роте. Привычно подоткнул под голову матросский бушлат, сбросил с усталых стариковских ног носки и хромачи, накинул на себя шинелишку и захрапел.
Может, снилась бывалому моряку его подводная лодка с красными звёздами на рубке — по числу потопленных вражеских кораблей. На ней он прошёл всю войну в штормовом Баренцевом море. Ходил в торпедные атаки, топил фашистские суда. Высаживал десантников, стоя по грудь в ледяной воде и придерживая сходню, чтобы не замочить идущих в бой североморцев.
Может, сотрясали его во сне взрывы глубинных бомб. От них в отсеках лопались плафоны, в кромешной темноте хлестала из пробоин вода, едкий дым пожара раздирал грудь, жёг глаза.
А может, снилась ему Нина. Не ворчливая, толстая лифтерша, из–за которой не всегда хочется идти домой. А та, молодая Нина, ещё не располневшая, розовощёкая, с небесно–васильковыми глазами официантка из офицерской столовой. Кто знает, что снилось старому моряку–подводнику в те предутренние часы?
У тумбочки, борясь со сном, клевал носом скучающий дневальный. От нечего делать листал вахтенный журнал. Вдруг его как огнём ожгло! Дневальный обнаружил в журнале запись, неизвестно когда и кем сделанную: «Разбудить мичмана Загнибородина в 04.00.».
Гадает дневальный, лоб морщит: «Сам, наверно, мичман записал, чтобы его пораньше разбудили». Да прозевал дневальный. Посмотрел на часы и сонливость мигом слетела с него: 04.15. Ужас! Испуганно подскочил к двери баталерки, бешено затарабанил:
— Тащ мичман! Вставайте, тащ мичман!
Подождал немного, прислушался. Тихо в баталерке. Крепко спит старшина роты. Дверь приоткрыл, вошёл, свет включил. За плечо тронул спящего.
— Тащ мичман! Вставайте! Проспали…
Из–под шинели всклокоченная голова высунулась. Моргает белесыми ресницами. На дневального выцветшими бледными глазами уставилась.
— Шо тоби, курсант? — недовольно спросила голова, шевеля впалыми щеками.
— Уже четыре пятнадцать, товарищ мичман…
— Шо з того? — голова упала на бушлат, глаза прикрылись веками, рука в тельнике откинулась с кушетки до полу. Дневальный вышел, притворил дверь. Сомнение гложет матроса. Нет, не встанет мичман, проспит, куда с вечера собрался идти. А время к половине пятого доходит. Надо будить! Дневальный в дверь каблуком кованым — бац, бац! Кулаком — бам, бам!
— Вставайте, товарищ мичман!
Дверь распахнулась. Из–за неё голова седая, всклокоченная, удивлённо и рассерженно таращится.
— Ну, ти уже задрал мени, курсант! У гальюне сгною, салага! Тревога яка чи шо?
— Вы написали в журнале разбудить вас в четыре часа, а уже половина пятого… Я не сразу увидел, — оправдывается дневальный.
Мичман, кряхтя, вышел из баталерки. Побаливает травмированное на лодке колено, ноют суставы: старость не радость. Ботинки на босу ногу. Китель поверх сухопарых плеч, обтянутых застиранным тельником. На голове фуражка. Для порядка.
— Яка така бестия записала мене? Оце свинюки, оце поганци, шо зробилы! Щоб мичман у штаны не напрудив, у гальюн разбудилы… Оце я вам зараз покажу, як шутковать над старым боцманюгою!
Загнибородин сгрёб журнал, включил в кубрике яркий свет. И зевая, проскрипел:
— Рота-а! Оце слухай мою команду: подъём! Становись!
Полусонные курсанты повскакали с коек. Вышколенные, вздрюченные, мы быстро построились. Стоим, качаемся, сны досыпаем, позёвываем, очередного подвоха от мичмана ждём. Опять, поди, «преступничков» выискивать будет, маразматик долбаный! Смеяться никому не хочется. Зябко поёживаемся. И что ему надо?!
«Легенда подплава» впалую грудь расправил, китель одёрнул, перед ротой вышел. Смотрит на всех, не мигая. Лицо восково–жёлтое, морщинистое. Тонкие губы в сердитой усмешке сжаты.
— Шо, преступнички, удумалы мичмана у гальюн поднять? Мабуть, у Загнибородина недержание… Энурез? Шо туточки у журнале прохиндеи наши написалы?
Мичман раскрыл журнал, подслеповато глядя в него, прочитал:
— Разбудить Загнибородина… Хай вин у гальюн идэ! Оце пидемо и вы до ветру, щоб не обделались як поросята. Преступнички!
Он удалился в баталерку досыпать последний сон. А мы, переругиваясь, побрели к своим койкам.
— Кто сделал запись? На фига, пацаны? Самим же хуже. Сознавайтесь лучше. Шутнику яйца оборвём.
Шутника не нашли. Никто не сознался. Кому охота евнухом дембельнуться? Разговоры о ночной проделке поутихли, но скоро в кубрике глубокой ночью вновь вспыхнул свет, и знакомый до чёртиков дряблый голос нарушил тишину:
— Рота-а! Па–адъём! Становись! Р-равняйсь! Смирно! Вольно!
Мичман Загнибородин, в шапке с кожаным верхом и с «крабом», в шинели, застёгнутой на все пуговицы и в белом шёлковом шарфике, тщательно выбритый, в начищенных ботинках, пахнущий «Шипром» стоял перед нами. Блестит, как новый пятак из чеканки! Стрелочки на отутюженных брюках — порезаться можно. Хоть сейчас на парад!