Рыцари морских глубин
Шрифт:
Вот и думай, где лучше. Наверно, там, где нас нет.
«Не служил бы я на флоте,
кабы не было смешно!»
Есть у моряков такая шутливая поговорка. Кое–кто переиначил её на свой лад: «Кто служил на флоте, тому в цирке не смешно!» А в нашей четвёртой роте мы каждый день со смеху могли умереть. Виновником столь необычной смерти непременно оказался бы мичман Загнибородин.
Я могу без устали рассказывать о нём анекдотичные истории и не будет им конца. Однако, щадя ваши животы и терпение к моему походному творению, обойдусь одной главой в дневнике.
Записная книжка старшины роты, как вы уже знаете, пестрела фамилиями «преступничков». Редко кого из курсантов не «захвотограхвировало» его всевидящее око. Попасть в наряд на камбуз чистить картошку, когда вся рота смотрит кино в матросском клубе, такая перспектива не манила никого. А мичману что? Репу парить не надо, где взять рабсилу. Возникла необходимость перекидать кирпичи с места на место, он в свою записную книжку глядь, хитро прищурится и спрашивает?
— Шо, нэма добровольцив робыть? Пошукаем преступничков.
И понеслась Манька по кочкам!
— Иванов!
— Я!
— Ахметзянов!
— Я!
— Гусаченко!
— Я!
— Так… За шо я вас захвотограхвировал? А-а… Игра в домино… Тий кирпич, шо у левом углу спортплощадки, трэба сложить у правом. Усеклы? Оце гарно! Выполнять!
Надоело курсантам под «объективом» ходить. Стащили из мичманского кителя «хвотоаппарат», то бишь, блокнотик. Выдрали из него листы с фамилиями и поперёк чистых страниц жирно написали: «Хрен, тебе, мичман, а не фотографии. Плёнка засветилась!».
Вложили записную книжку снова в карман мичманского кителя, висевшего на спинке стула в баталерке. Ходят счастливые, довольные. Руки потирают: «Провели старого боцманюгу. На–кось, пень трухлявый, выкуси!». Поют радостно под гитару. Курсант Алипа задорно бьёт по струнам:
Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный,
Цыплёнок тоже хочет жить…
Недолго музыка играла, и мало пташечка пела: пришёл конец весёлой, беззаботной песенке.
— Рота! На вечернюю поверку … становись!
Мичман Загнибородин согбенный, скрюченный, иссушенный временем и службой, прихрамывая, шкандыбает. Вот раскрыл известную всем курсантам книжицу в коленкоровом клетчатом переплёте. Полистал, пристально вглядываясь в неё, будто и впрямь не знает, что в ней написано.
— Шо цэ такэ мне туточки написалы? Ни як без горилки ничого не разобраты… Ага… Трошки разумию…
— Хрен… тоби, мичман, а не… хвотограхвии… Плёнка… за–све–ти–лась…
Рота взорвалась дружным хохотом.
А мичман, как всегда, невозмутим и серьёзен. Тычет пальцем в грудь стоящего напротив хохотуна.
— Курсант?
— Курсант Марков!
— Курсант?
— Курсант Колесников!
— А ще кандидат… — укоризненно качая головой, заметил мичман, намекая, что матрос Колесников — кандидат в члены КПСС.
Сказал — прилепил! Прозвище «кандидат» за ним прочно утвердилось как имя нарицательное, обидно–обзывательное. Никто потом не звал бедного Колесникова Николаем или по фамилии, а всё только «кандидатом» величали.
— Оце, курсант Марков и кандидат Колесников! Щоб не ржалы у строю як жеребци не кастрированные, я вас захвотограхвировал… Преступнички! Смехуны яки гарны! По два наряда обоим…
И старшина роты, неловко забрасывая левую ногу, удалился со скучающим, озабоченным лицом: где взять бочку под известь? За бутылку спирта договорился с мужиками на стройке набрать извести, но в чём её привезти?
Хозяйственный человек мичман Загнибородин не для себя старался: для роты. Покраска, побелка территории вокруг учебного корпуса, коридоров, классов, кабинетов, ремонт сантехники — всё на нём. Выкручивался как мог.
Идём с ужина под барабанный бой. Я — барабанщик. Впереди иду. Раскатистой дробью сыплю: тррын — ты — тын… Тррын — ты — тын… Трын — тыт — тын — тыт — тын — ты — тын.
Мичман подошёл ко мне, положил руку на барабан:
— Оце сворачивай к едрени–фени свою бравурну музыку, курсант. Давай её мени. Щас слухай: у камбуза пожарну бочку бачив?
— Так точно! Бачив!
— Задача ясна?
— Никак нет, тащ мичман!
— Що такий тупыв! Тю бочку у нашу роту треба умыкнуть. И щоб ни одна б…
Мичман не договорил. Кашлянул в кулачок нехорошее словцо, строго посмотрел на меня.
— Щоб не споймае тоби! Усёк?
— Так точно!
Я вернулся к камбузу, но сразу подойти к пожарной бочке не смог. Возле дверей в белой куртке стоял и курил жирный, толстый старшина камбуза мичман Нечипорук — боров, раздобревший на халявных харчах. Я дождался, пока он докурит и уйдёт. Подбежал к бочке, полной воды, подёрнутой тонким ноябрьским ледком, и опрокинул её на асфальт. Огромная лужа, сверкая прозрачными льдинками, растеклась вокруг. Пиная бочку ногами, с ужасным грохотом покатил её. Оглушительный звон отдавался во мне ударами вселенского набата. Когда до учебного корпуса четвёртой роты осталось метров сто, оглашенный крик раздался позади.
— Курсант! Стой! Ты куда мою бочку покатил, наглец?! Я кому сказал? Стой!
Я ещё скорее начал толкать бочку. Она прыгала, вертелась, звеня на весь плац.
— Стой, курсант! Догоню — убью, скотина! Отдай бочку!
Это бежит за мной толстобрюхий старшина камбуза. Да куда ему, оплывшему жиром, угнаться за мной! Я протолкнул бочку в двери учебного корпуса мимо часового и перевёл дух. Не догнал!
— А ну, вызови старшину роты Загнибородина! Срочно! — напустился на часового запыхавшийся камбузник. Тот поднял телефонную трубку:
— Дневальный! Мичмана Загнибородина срочно на выход!
Пришёл Загнибородин.
— Що тоби треба, Нечипорук?
— Твой курсант только что у меня бочку пожарную украл…
Загнибородин удивлённо вскинул брови:
— Шо казав? Бочку?! Оце на хрена курсанту здалась твоя бочка? Ему дивчину гарну, молодэньку, чи горилки где пошукать… То я разумию. На кой ляд ему бочка? Кажи мени!
— Да не курсанту, а тебе, старому хрычу моя бочка сподобилась, — взбеленился Нечипорук. — Верни бочку!