Рыцари моря
Шрифт:
Хрисанф, поглядывая то на поблескивающий матово ствол, то на испанца, негромко советовал:
– В середину бей, юноша. В середину. Андрее – наоборот:
– Пониже целься. Чтобы зацепило киль… Команда разгорячилась и расшумелась:
– Бей с одного выстрела…
– Чтоб оба борта одним ядром…
– По носу бей! Смотри, у него нос пригнутый…
Михаил оглянулся на россиян, возбужденно улыбнулся и, сказав «Готово!», взялся за фитильный пальник. Все, кто при этом был, отскочили от кулеврины.
Раздался выстрел, от которого слегка дрогнул под ногами «Юстус». Сноп пламени и дыма вырвался из орудийного жерла, а также из запального отверстия полыхнул узкий столбик огня.
Ядро ударило в «Vagabundo» чуть пониже уровня воды… Едва затих грохот выстрела, как услышали, что в чреве испанского судна
– Он умирает достойно, – сказал Месяц.
– Несущий смерть сам попал в лапы смерти, – по лицу Тойво Линнеуса, видавшего на своем веку немало тонущих кораблей, невозможно было понять, вкладывает ли он в свои слова издевку.
Очень скоро испанец опять дал крен. Нос судна с разбитым бушпритом все глубже погружался в море, а корма приподнималась. В таком положении «Vagabundo» и затонул. Воздух, вытесняемый из трюма водой, со зловещим шипением вырывался через дыры в палубе. Скрипели и трещали внутри судна переборки, клокотала вода – там, во тьме трюма, как будто вздыхало и стонало огромное живое существо. А когда корабль исчез, море над ним еще долго бурлило, и всплывали крупные обломки, щепки, уголья…
ГЛАВА 12
Только к вечеру этого дня пришел ветер и принес свежесть. Ветер наполнил паруса и придал бодрости мыслям. «Юстусу» предстоял неблизкий путь. Повернувшись спиной к закату, кормчий Копейка правил на восток. Ветер был попутный – судно споро шло на фордевинд. Тойво Линнеус сверился со своей картой: в этих водах ветры чаще всего являлись с запада; и здесь корабли, направляющиеся к востоку, обретали крылья.
Ночью штурман выправил курс по звездам. Когг пошел в бакштаг, и скорость его еще увеличилась, поскольку теперь заработали все паруса, и кормовые не затеняли передних. Так, при полном парусном вооружении, пересекли море на северо-восток. Когда к утру немного развиднелось, увидели по правому борту землю. Берег здесь был совсем не такой, как в Норвегии, – он был ровным и низким, со светло-желтой полосой дюн. Тойво Линнеус сказал, что это уже Дания, а там – дальше по курсу – пролив Скагеррак.
В проливе видели издали два шведских судна. Они шли в полветра к берегам Норвегии; они предпочли избежать встречи и скоро скрылись за морем. Днем позже, когда «Юстус» обогнул полуостров Ютландию и вошел в пролив, известный под названием Каттегат, россияне встретили тот караван судов, от которого отбились во время шторма. Радостные крики и пальба из легких пушек были им приветствием. Всего собралось от прежнего состава десять кораблей. Три нидерландца ушли на юг, к своим берегам; не доставало одного датчанина и одного ганзейца из Штральзунда. Их решили обождать еще сутки.
Оба корабля Якоба Хансена были при нем. Также «Юстус» не подвел купца. Хансен со своими людьми поднялся на когг и благодарил россиян за проявленную честность, и, хотя до Копенгагена было еще далеко, купец полностью расплатился с Месяцем. Якоб Хансен признался, что у него все же был миг сомнений – это когда «Юстус» одним из первых отошел от берега в открытое море. Но потом поднялся такой шторм (Хансен теперь смеялся, показывая крупные крепкие зубы), что купцу стало не до сомнений, и, беспокоясь за собственные корабли, он позабыл обо всем на свете. Теперь же Якоб Хансен при всех покаялся. И целые сутки россияне и датчане, сидя на «Юстусе», омывали пивом вину купца.
Но ждали напрасно: из бергенского каравана больше не подошло ни одно судно. Двоих пропавших помянули словами: «На все воля Господня!…» И решили – либо они вернулись в Берген, либо ступили на печальный путь ad patres [8] . И в том, и в другом случае ожидать их не было смысла. Якоб Хансен ударил в корабельный колокол, и караван двинулся к проливу Эресунн.
Копенгаген – «торговая гавань» – город, расположенный на зеландском берегу Эресунна и на малых островах, был так велик, что сравнить его Месяц мог разве что с Москвой. Причалы, мосты, многолюдные узкие улицы, разбегающиеся от норта к окраинам города, подобно тому, как солнечные лучи разбегаются от солнца, тесно застроенные жилые кварталы, десятки церквей с главным из соборов – собором Богоматери, склады, площади и корабли, корабли, корабли… На таможне Якоб Хансен сказал Месяцу, что по своему положению Копенгаген – это Константинополь Севера; столица датских королей – столица Восточного моря. И кто этого не хочет понимать и принимать, тот варится в собственном соку и торгует если не в убыток себе, то и не с ощутимым прибытком. Таковы близорукие шведские купцы и купцы города Данцига. Они забыли, что Восточное море – это бочка, а Копенгаген – пробка. Если пробку покрепче заткнуть, ничто не выйдет из бочки наружу: прогоркнет масло, прокиснет вино, протухнет вода. Швеция уже шесть лет воюет с Данией. Для Швеции заперт Эресунн. В городе Данциге пригрели наемных каперов польского короля. Оттого Эресунн заперт и для кораблей Данцига. Якоб Хансен рассмеялся: наука проста – все привязаны друг к другу, и стоит кому-то сделать пошире шаг, как тут же найдется другой, которому это не выгодно; третий ударит первого, пятый, размахнувшись, – третьего… и так пойдет по кругу. Жить же надо просто: как Бог положил – в любви и терпении. Бочка должна оставаться бочкой, затычка – затычкой. И будет мир.
8
К праотцам (лат.).
Якоб Хансен оказался своим человеком на таможне. Всякий чин, какой невозможно было обойти, обязательно состоял у него в друзьях. Он был ловок и удачлив этот Хансен: не изменяя своему обычаю, он катил впереди себя две золотые монеты – одну налево, одну направо. И дорожку для его монет стелили гладкую. Он был любезен Якоб Хансен, он никогда не грохал кулачищем по столу, и речи его были всем приятны. По своей забывчивости он часто терял кошельки – у одного чиновника, у другого. И чиновники страдали забывчивостью. Оттого пошлина на товары Хансена была совсем не велика. Всевышний пекся о благополучии этого купца; Хансену необыкновенно везло: потеряв кошель с серебром в начале дня, он в конце дня обретал кошель с золотом… Иван Месяц видел, как таможенники выворачивали трюмы ганзейцев и англичан. Корабли же Якоба Хансена проходили лишь с включением в таможенные списки. Чиновники раскланивались с Хансеном на палубе и даже не заглядывали во внутренние помещения. Вместо луны и солнца в здешних небесах гуляла всесильная монета. Корабли Хансена проходили в ее свете, также и «Юстус» прошел, зафрахтованный датским купцом.
Здесь, в Копенгагене, бергенский караван распался: ганзейцы двинулись на юг – вдоль берега Зеландии, английские суда направились на юго-восток – вокруг полуострова Сконе, чтобы далее выйти на нарвский путь, а «Юстус» на день-другой задержался в Дании, в гостях у Хансена. Иван Месяц решил, что настало время продать меха злополучного Даниеля Хольма. И команда россиян ничего против этого не имела, так как далее намечали идти к берегам России, где пушки теперь были нужнее, чем соболя и куницы.
Якоб Хансен, осмотрев меха, с готовностью взялся все устроить. На второй же день он привел человека по имени Дитрихсен, и тот, долго не торгуясь, предложил за товар такую сумму, какой хватило бы на покупку еще одного «Юстуса», – втрое больше, нежели предлагали купцы в Тронхейме. И все как будто были довольны. Правда, Самсон Верета, повидавший немало мехов па своем веку, слегка поморщил нос и наедине сказал Месяцу, что датчане могли бы уплатить и больше – меха строгановские того стоят. Но тут же новгородец сам себе и возразил, так рассудил: сей носатый Дитрихсен не станет тело свое ублажать соболями – он явно перекупщик – и, как всякий перекупщик, полную цену не даст, потому что только того и ищет, где бы нагреть руки; да и Хансену за добрую весть, за ловкое соединение имен, за маленькую мысль, повлекшую за собой большой барыш, должно кое-что перепасть от Дитрихсена. Одобрил сделку Берета, и стороны ударили по рукам, и начался подсчет монетам.