Рыцари свастики
Шрифт:
— Но с тех пор я ничего о нем не слышал, — подавленно бормотал Грифе.
На него было жалко смотреть.
Каждый борется в одиночку
Грифе не ошибся. К ним действительно подходил Вальтер Биркнер. Но если бы Грифе смотрел ему не в спину, а в лицо, он был бы менее уверен в этом. Знакомые Биркнера в один голос утверждали, что он сильно изменился за последние месяцы. Он возмужал и окреп, его движения стали уверенными и быстрыми, как у человека, который волею обстоятельств вынужден самостоятельно и зачастую без промедления принимать решения. Но более всего изменилось у него лицо. Черты его приобрели некоторую жесткость, от глаз лучиками расходились ранние морщины, в уголках рта обозначились глубокие складки, придававшие ему несколько мрачноватый вид. На висках поблескивала
Собственно говоря, с момента появления этой метки он вел теперь отсчет своего второго рождения. Хорст Вебер по этому поводу сказал:
— Не всем удается родиться дважды. В таких случаях тем более надо ценить жизнь.
Спасла Вальтера простая случайность. Когда от мощного удара на пароходе в Ульме он грохнулся за борт, Вальтер незамедлительно начал погружаться. Правда, вода привела его в чувство, но только для того, чтобы в полном сознании навечно принять в свои волны. Человек со связанными сзади руками погружается как камень. С Вальтером, избитым и измученным бессонницей, это произошло еще быстрее. Течение подхватило его тело и потащило вниз вдоль киля судна. Вот здесь-то его и стукнуло сначала краем лба, а затем руками за острую железную скобу, отогнувшуюся на корме у днища. Он зацепился за нее веревкой, которая связывала руки, и застрял. Все это произошло настолько быстро, что он не успел даже как следует наглотаться воды. Острая боль в голове от удара о скобу, как он потом объяснял Хорсту, прибавила ему сообразительности. И Вальтер начал тереться веревкой о железо. У него вряд ли бы что-нибудь вышло из этого, если бы не течение. Напор воды на его тело был достаточно сильный, и возникшее сопротивление давило на веревку. Вальтер понял, что его руки свободны, только после того, как его мощным толчком бросило в сторону. Он как пробка выскочил на поверхность и стал жадно хватать пьянящий ночной воздух. По мере того как к нему возвращалось сознание того, что он спасся, силы покидали его. Он едва добрался до берега. Что было дальше, он не помнил.
Очнулся лишь утром. Он лежал в высокой зеленой траве, и над ним сияло солнце — маленькое сверкающее чудо, которое он уже не надеялся увидеть.
Биркнер две недели провалялся в деревне у своих родственников, пока полностью оправился от пребывания в «Кругу защитников родного края». Он виделся только с Хорстом Вебером, которого вызвал через своих родственников. Хорст рассказал ему о своем посещении Ганса Краузе-Линдемана. Известие о том, что телефонный разговор Биркнера и Краузе подслушивали, неожиданно для Хорста произвело на Вальтера успокоительное впечатление. Он был рад, что остатки его опасений относительно роли Краузе окончательно исчезли. По просьбе Биркнера Хорст съездил в Ульм и вместе с полицией осмотрел пароход. Однако там не удалось найти абсолютно никаких следов пребывания людей. У парохода был заброшенный вид. Принадлежал он богатому предпринимателю, который в это время находился в длительной коммерческой поездке за границей и еще не решил судьбы старой посудины, списанной на прикол. Полиция весьма скептически восприняла сообщение Биркнера, переданное через Вебера. Правда, они все добросовестно запротоколировали, но откровенно дали понять Веберу, что в последнее время слишком многих людей в стране мучает мания преследования.
Когда Вебер рассказал об этом Биркнеру, последний безнадежно махнул рукой:
— Я уже давно не верю в помощь со стороны полиции. Вот если бы у меня был ювелирный магазин и его бы обворовали! Тогда был бы смысл заниматься таким делом. Нарушен великий принцип частной собственности: украли ценности, деньги. Это подрывает устои общества. Да и награда будет неплохая. А здесь? Кто-то кого-то бьет по морде, не дает спать, слепит светом. Ребячьи забавы, да и только. И к тому же ни одного трупа. Дохлое дело.
Вебер убеждал своего друга выступить с рассказом о случившемся по телевидению — может быть, это поможет найти банду.
— Наивный ты человек! Неужели ты думаешь, меня пустят к телекамерам, не потребовав предварительно вещественных доказательств? Ведь я же черню образ нашего отечества. А доказать свою правоту мне нечем. Разбитая рожа не доказательство. Я еще далеко не уверен, напечатает ли меня наша газета.
— Ну это ты уж слишком. Для шефа такой материал — находка.
— Не скажи. С некоторого времени он меня стал воспринимать без особого энтузиазма.
Биркнер
— Послушайте, Биркнер, вам не кажется, что вы теряете в профессиональном отношении? Вы становитесь слишком узким специалистом. Правый радикализм, неонацизм, национал-демократы… От целого вы идете к частностям и скрупулезно исследуете их. Не спорю, вы эту тему знаете хорошо, я бы сказал, даже слишком хорошо для нашего читателя. Но не забывайте: он ведь тоже немец. И ему надоедает все время читать об одном и том же: о растущем национализме и неонацизме. Вы все время показываете ему зеркало прошлого, и он слишком часто узнает там самого себя. Это не может не раздражать. Почитайте редакционную почту, там масса подобных откликов. Кроме того, так легко потерять объективность — главную ценность настоящего журналиста. Ведь существует своего рода закон Грэшема в печати, по которому плохие вести заслоняют хорошие. Мы должны бороться с подобной тенденцией, чтобы сохранить объективность информации.
— Может быть, вы и правы, но суть в том, что плохие вести говорят о характере происходящих перемен, а хорошие — ни о чем не говорят, — ответил Биркнер.
Ему было ясно, что с редактором провели профилактическую беседу. Об этом свидетельствовала его необычная разговорчивость. Когда он сам был в чем-то убежден, он говорил отрывисто и коротко. Если ему приходилось доводить до сведения чужие указания, он старался подыскать аргументы и облекал их в расплывчатые сентенции.
— Знаете что, Биркнер, — оживился редактор, — я думаю, вам надо встряхнуться, съездить куда-нибудь в интересную страну, отдохнуть, набраться новых впечатлений, потом написать об этом. Как вы на это смотрите?
Это было несколько неожиданно для Вальтера. Он никогда не думал о возможности зарубежного вояжа, и подобное предложение привело его в некоторое замешательство.
— Откровенно говоря, вы заслужили такую поездку. — Голос редактора стал почти дружелюбным. — Газета значительно повысила свой тираж, и в этом немалая ваша заслуга. Так что вам на выбор любой маршрут.
Жест действительно был широкий. И Биркнер решил им воспользоваться.
— Хорошо. Я согласен. Вероятно, вы правы. Если вы не возражаете, я бы выбрал Южную Америку. В гимназии и университете я занимался немного испанским, мне было бы интересно… — Биркнеру показалось, что он перехватил, и он начал было объяснять извиняющимся голосом.
— Договорились! — прервал его редактор. — Собирайтесь в дорогу. И чем раньше, тем лучше.
У Биркнера было такое ощущение, что он даже обрадовал своим решением редактора.
Вальтер схитрил в последний момент. Он вскочил в седло лошади, которая оказалась возле него совершенно неожиданно. Но он сделал расчет на то, что поводья будут у него в руках, и не ошибся. Согласие редактора на маршрут было для него самым главным. Он понял, что ему предоставляется исключительный шанс побывать в Южной Америке и поискать там следы могущественных покровителей доморощенных неонаци.
— Опять ты бросаешься очертя голову в пасть дракона, — неодобрительно встретил его решение Хорст. — Ты все время забегаешь вперед. Что ты можешь сделать один против организованного движения?
— Это уже не моя вина, Хорст, — ответил Вальтер. — К сожалению, наше общество таково, что оно способствует объединению правых сил. Удел же левых — каждому бороться в одиночку.
У Вальтера установились неплохие отношения с некоторыми из иностранных журналистов, аккредитованных в Бонне. Его знали и уважали как активного и цепкого журналиста, который не останавливался даже перед личным риском, добывая нужную информацию. Многие из историй, происшедших с ним, были широко известны и снискали ему уважение. Особенно подружился он с молодым английским журналистом, который наездами частенько бывал в ФРГ. Английский коллега как-то рассказал Биркнеру о своем разговоре с работниками гессенской прокуратуры, с которыми у него были доверительные отношения. На вопрос английского журналиста, откуда у национал-демократов в наличии большие суммы денег, ему назвали три источника. Первый — это богатства, награбленные гитлеровцами во время войны и спрятанные затем в Альпах. Второй — огромные суммы денег, поступающие в виде пожертвований от бывших крупных нацистов, укрывшихся в Южной Америке. Третий — это взносы сторонников неонацизма среди промышленников и финансовых тузов внутри самой ФРГ.