Рыцари света, рыцари тьмы
Шрифт:
— Прекрасно, тогда встретимся вечерком — ты знаешь, где меня искать. Я живу обособленно, подальше от казарменной вони. Итак, после обеда?
— Я приду.
Эгремон был одним из немногих рыцарей, с которыми Стефан водил дружбу с самого прибытия в Иерусалим, поэтому он немного задержался, наблюдая, как его приятель во главе колонны стражников направляется прочь от дворца. Меж тем мысли Сен-Клера витали далеко — он думал о принцессе Алисе и ее скором бракосочетании. Вдруг оказалось, что он испытывает ничем не оправданное негодование по отношению к благородному молодому красавцу, ее будущему супругу. В самой глубине его груди сгущался ком злобы и зависти, посылая нежелательные позывы к чреслам, отчего в памяти Стефана воскресали образы, на забвение которых было потрачено столько усилий. Он еще постоял в нерешительности, борясь с бессмысленным и смехотворным желанием проводить процессию до ворот дворца, а затем круто развернулся и зашагал прочь, удивляясь безлюдности городских улиц.
Еще не вполне избавившись от мыслей о принцессе, Сен-Клер подошел к огороженному загону, за которым располагался дом конеторговца Гассана, и залюбовался тремя гулявшими в нем лошадками — белой, светло-буланой и редкой красоты серой в яблоках. Все три были жеребцы, судя по статям и узким мордам — настоящие арабские чистокровки. Из праздного любопытства Стефан задался вопросом, сколько они могут стоить, но тут же печально улыбнулся, вспомнив, что даже до вступления в общину Храма наличность его кошелька не могла претендовать на худшего из этих скакунов. Предаваясь подобным сожалениям, он не заметил чужого присутствия и удивился, услышав у самого уха:
— Они восхитительны, не правда ли, мессир Сен-Клер?
Стефан резко обернулся и оказался нос к носу с человеком, чем-то смутно ему знакомым. Ему весьма польстило, что тот обратился к нему на франкском языке, поэтому решил пропустить мимо ушей неверное обращение незнакомца. Вспомнив наконец, где видел мусульманина, Сен-Клер нащупал под плащом посылку, хранившуюся на поясе, и обратился к собеседнику на арабском:
— Это тебя зовут Набибом? Ты служишь у Гассана?
Тот изящно поклонился и ответил на своем родном языке:
— Я действительно удостоился такой чести, хвала Аллаху. Чем я могу помочь вам?
— Ничем. Я просто принес посылку. — Он протянул Набибу сверток. — Меня просили вручить тебе эту вещицу, а ты передай ее своему хозяину, как только он возвратится. А поручение дал мне его родственник, которого тоже зовут Гассан.
Лицо Набиба вытянулось от удивления, но он тут же овладел собой.
— Его родственник Гассан? Воин Гассан?
— Да, воин, — кивнул Сен-Клер. — Я повстречался с ним в пустыне, неподалеку от Яффы, и он поинтересовался, не соглашусь ли я захватить с собой эту посылку.
На губах араба заиграла едва приметная улыбка, и он снова поклонился.
— Очевидно, в ней содержится нечто очень важное, раз уж воин-шиит доверил ее сохранность рыцарю ференги. За это мы вам безмерно признательны, мессир Сен-Клер.
— Набиб, я не мессир Сен-Клер — теперь я простой монах, и зовут меня братом Стефаном.
— Пророк учит, что мы не должны умалять достоинство других недоверием к их речам, — склонил голову Набиб, — но тут я не могу согласиться. Пусть вы брат Стефан, но ни один ференги не может дружески общаться с шиитом Гассаном и слыть при этом простым человеком. Примите же нашу благодарность, друг, и идите с миром.
Распростившись с арабом, Сен-Клер подумал, не зайти ли ему на базар и не побаловать ли себя любимыми сластями, но мысли о принцессе тем сильнее осаждали его, чем старательнее он пытался от них избавиться. Бродя в рыночной толчее и рисуя в воображении личные покои Алисы, где она будет предаваться любви с супругом, рыцарь так распалился, что в панике вынужден был спасаться бегством.
Он направился обратно к конюшням, где под землей ждало освоения недавнее открытие. С неудовольствием вспомнив, что ему предстоит еще один день полного безделья, Стефан решил отказаться от свободного времени, предоставленного ему магистром Гугом, и в виде развлечения воспользоваться благом изнурительного труда — в противном случае ему вновь угрожала растревоженная пучина соблазна. Сен-Клер понимал, что сейчас ему гораздо спокойнее будет в темноте огромной залы, обнаруженной в лабиринтах Храмовой горы. Одна мысль о тайнах, скрытых под землей, прогнала наваждение, вызванное образом Алисы де Бурк, чем принесла монаху несказанное облегчение.
Стефан шел и раздумывал над тем, что часть собратьев предпочитала называть открытую ими залу храмом, хотя сама идея с первого дня вызывала возражения, поскольку помещение было неоправданно обширным. Впрочем, Андре де Монбар сразу расставил все по местам. Он растолковал, что обнаруженный ими чертог находится ниже уровнем, чем подлинный храм Соломона, и для пущей убедительности процитировал различные документы из священных архивов ордена Воскрешения. Монахам не оставалось ничего иного, как согласиться с ним, и подземную залу немедленно нарекли чертогом.
Несмотря на всеобщее расположение и уважение, Андре де Монбар всегда немного выделялся среди братии — хотя бы тем, что был прислан из Франции самим сенешалем ордена, графом Гугом Шампанским, который фактически настоял на его принятии в общину. Подобный признак роднил брата Андре с Сен-Клером, но если выбор, павший на Стефана, был обусловлен его молодостью, силой, благочестием и воинской доблестью, то достоинства де Монбара залегали в совершенно иной сфере и стали особенно заметны после обнаружения подземных коридоров.
Былое светское величие слегка отстраняло де Монбара от остальных собратьев, и, будь он по натуре немного другого склада, оно могло бы стать серьезным препятствием в общении с ним, поскольку, хотя де Монбар номинально и считался графским вассалом, ни от кого из монахов не укрылось то обстоятельство, что по своему могуществу и богатству он далеко превзошел любого из них и тем самым мог существенно затруднить их и без того нелегкую жизнь. Впрочем, когда посланец не проявил никаких злонамеренных наклонностей, кое-кто из братии, заранее питая к нему неприязнь как к соглядатаю, приставленному шпионить за ними, немало удивился. Пришлось смириться с явной несуразностью в положении брата Андре — могущественного властелина во Франции, решительно отказавшегося претендовать на свои права и всеобщее поклонение здесь, в Иерусалиме, и добровольно посвятившего всего себя служению вассальному долгу, то есть представлению интересов своего сеньора. В этом и состояла суть феодального уклада, но в действительности чрезвычайно мало людей в тогдашнем честолюбивом и сребролюбивом обществе старались хотя бы создавать видимость признания приоритетными чужих интересов — сеньориальных либо иных — над своими собственными своекорыстными намерениями.
Вское после нежданного прибытия заморского гостя монахи убедились, что де Монбар — именно тот, за кого он себя выдает: не больше, но и не меньше. Наконец, смирившись с его своеобычностью, как и с любой другой чертой характера, они вскоре к нему привыкли. С тех пор брат Андре не давал ни малейшего повода порицать его поведение или поступки и всегда держал себя наравне с остальными, с самого начала пребывания в общине ничуть не кичась и не добиваясь особо почтительного к себе отношения.
Однако с момента обнаружения чертога де Монбар начал предъявлять требования и изрекать повеления, беспрекословно выполнявшиеся и де Пайеном, и Сент-Омером. Таким образом, всем собратьям без дальнейших пояснений стало очевидно, что брат Андре изначально прибыл к ним с готовыми предписаниями, и его нынешние действия наилучшим образом оправдывали нахождение графского посланника в общине.