Рюрик
Шрифт:
Бэрин же, казалось, думал, продолжать разговор или нет. "Раз начал, то надо постараться убедить молодого, только начинающего постигать жизнь князя в разумности своих намерений, сделать его своим другом, раскрыв ему страдания своей души".
– Ребёнком я уже знал речь Бренна, - повторил жрец уже спокойнее, изредка поглядывая на притихшего и задумавшегося Рюрика, - но не вникал в её смысл. Отец же строго-настрого запрещал мне произносить её на людях. "Держи знание для себя и учись понимать жизнь!" - вот был его завет. Я много размышлял и к твоим нынешним годам понял, что движет людьми, но ни разу не сознался в этом отцу.
Бэрин встал, вышел из-за стола, чуть-чуть помедлил и вдруг яростно произнёс:
– Как я завидовал твоему отцу! Рюрик вспыхнул. Бэрин заметил это и, успокаивая его, торопливо продолжил:
– Нет, здесь не замешана твоя мать, хотя она и была красавицей. Я… добровольно отказался от неё, - пояснил он, не опустив глаз под пронизывающим взглядом князя.
– Да она и не подозревала, что я любил её. Бэрин вдруг обхватил голову руками.
– Это была только моя тайна! Но сколько ещё тайн витает вокруг тебя, мой рикс!..
– воскликнул он.
Рюрик покачнулся. Звук, похожий на слабый стон, вырвался из его груди и напугал жреца.
– Что с тобой?
– испугался Бэрин и бросился к князю.
– Сядь сюда, к столу, и выпей вот этот отвар, - настойчиво предложил жрец, заботливо пододвигая глиняный кувшин, стоявший на столе.
– Пей, не бойся, изводить я тебя не собираюсь, - заверил он рикса и неожиданно для себя погладил его по плечу.
– Как ты слаб!
– тихо вздохнул верховный жрец и почти грубо потребовал: - Пей же! И скорее!
Рюрик взял кувшин, подержал его в руках, затем поднёс ко рту и попробовал отвара.
– Вкусно, - сознался он и, отпив несколько глотков, нерешительно поставил кувшин на стол.
– Понравилось?
– тепло спросил Бэрин. Рюрик молча кивнул головой.
– Тогда пей ещё! Ты мало выпил.
– А тебе?
– улыбнулся князь.
– Это же очень ценный цветочный отвар… удивлённо заметил он и нерешительно протянул руку к кувшину.
– Не беспокойся, мне хватит. Пей!
– потребовал Бэрин, уже смеясь. Он подвинул кувшин ближе к князю, а сам дотронулся до его шеи.
– Да у тебя жар!
– воскликнул жрец и засуетился всерьёз.
Но Рюрик ощущал только озноб и странную слабость во всём теле.
– Ты должен допить отвар до конца. Он целебный… - уже приказал друид солнца, и князь повиновался ему.
Бэрин облегчённо вздохнул.
– Теперь отдохни, - ласково предложил он князю, - полежи.
– Жрец метнулся к широкой скамье, покрытой потёртым ковром.
– Иди сюда. Сон, наверное, давно бежит от тебя: слишком большую ношу принял ты на свои молодые плечи…
– Нет, - твёрдо ответил Рюрик.
– Скоро пройдёт… Мне уже лучше, устало проговорил он и спиной привалился к стене.
– Это у тебя от раны. Ты повязку утром менял?
– снова заботливо и обеспокоенно спросил Бэрин, суетясь возле князя.
– Не помню, - отмахнулся Рюрик.
– Я к тебе торопился: за Аскольда боялся, - слабым голосом добавил он и закрыл на минуту глаза.
– С ним ничего не случится, пока я беседую с тобой, - внимательно наблюдая за состоянием рикса, медленно и опять по-доброму проговорил друид.
– Глашатаи уже бегают по селению?
– Сомнение всё же не оставляло Рюрика. Он посмотрел на окно гридни, хотел подняться со скамьи, но, к стыду своему, почувствовал, что ещё слишком слаб.
–
– Бэрин перехватил взгляд князя и потому постарался придать своему голосу особую убедительность.
– Если не хочешь лежать, тогда хоть сиди спокойно!
Рюрик решил всё же предупредить жреца:
– Знай, всемогущий друид солнца, что глашатаи не успеют и рта раскрыть, как будут схвачены моими людьми: Аскольда я казнить не дам!
– Рюрик вдруг почувствовал в себе силу говорить, и говорить громко.
Бэрин весело рассмеялся:
– До чего же ты хорош в гневе! И как похож на мать!
– воскликнул он и тут же осёкся. "Ну как мне высказать тебе все, что накопилось у меня в сердце?!" - с горечью подумал он.
Рюрик чутко уловил его волнение. В его памяти всплыло слово "тайны", так поразившее его в устах жреца. "Тайны!.. Какие ещё тайны могут витать вокруг меня?" - чуть ли не вслух произнёс он, но сдержался; страх, неожиданный страх сковал его уста. Он испугался, что не выдержит новых откровений.
Бэрин внимательно посмотрел на князя: лицо Рюрика слегка порозовело и стало сосредоточенным, он чуть собрался, словно для прыжка или ловкого удара по противнику: руки полусогнуты и напряжены - поза ожидания неизвестности.
– Итак, ты завидовал моему отцу, но моя мать здесь ни при чём, поспешил напомнить князь жрецу, чтобы вернуть его мысли в прежнее русло.
Бэрин молчал.
– Ты раздумал говорить?
– удивился Рюрик, но тут же понял, что происходит со жрецом, и сделал паузу, давая ему время вновь войти в роль вещего прорицателя. Озноб у князя действительно стал проходить, и он почувствовал себя значительно лучше, но только физически. Состояние его души оставалось трепетным и тревожным, и это не нравилось ему.
Наконец Бэрин решительно продолжил:
– Я завидовал твоему отцу только потому, что он был сыном князя, внуком и правнуком князя, а я был сыном верховного жреца, внуком и правнуком верховного жреца. Наше положение в племени ничто не могло изменить, - с явной досадой проговорил Бэрин, довольный тем, что Рюрик ждал продолжения разговора и так непосредственно проявил интерес к той, скрытой от всех остальных соплеменников второй стороне жизни верховного жреца.
– Уже твой прадед вёл воинов племени против данов, свеев и жестоких германцев. Уже дед Верцина вершил дела племени, веря в воинское искусство твоего прадеда! А мой прадед лисой метался из стороны в сторону и выгадывал, что лучше - позор в золоте или нищета в почёте.
– Бэрин глубоко вздохнул, тайком глянул на Рюрика, который с любопытством слушал его, гут же отвёл глаза и продолжил: - В тот день, когда мой прадед должен был встретиться с дозорными данов и передать им боевые секреты твоего прадеда, его спасла разведка твоего предка, решившая, что он за-блу-дил-ся в поисках целебных трав и ракушек. Он так дрожал от страха и был таким жалким, что никто не заподозрил его в измене, - брезгливо проговорил Бэрин, передёрнул плечами и как-то весь съёжился. Рюрик внимал друиду солнца с той жадностью, с какой преклоняют слух только к истине.
– Такова наша семейная тайна. Я жил с грузом этой тайны тридцать лет - теперь нет семьи и нет позора, - заключил Бэрин. Он поймал себя на мысли, что его откровения тяжелы для князя, что тот не может понять его, что его отчаяние чуждо ему, но непонятная сила заставила его продолжить.