Рюрик
Шрифт:
В приписке, которой Мелхиседек сопроводил таинственные тетради, было указано, что тетради эти принадлежат некоему монаху Вениамину, который «по многим монастырям и домам ездя, немало книг русских и польских собрал». Архимандрит просил поскорее послать тетради назад.
Текст, который содержался в тетрадях Вениамина, был переписан, по мнению Татищева, в недавнее время («письмо новое, но худое, склад (т. е. язык текста. – М.С.) старой, смешенный с новым, но самой простой, и наречие новогородское»). Татищев выбрал из тетрадей то, чего не было «у Нестора», то есть в «Повести временных лет», и добавил в свою «Историю».
Переписчик тетрадей (монах Вениамин? архимандрит Мелхиседек?) в
Сразу заметим, что указание на неосведомленность Нестора могло появиться только в то время, когда появилось представление о Несторе как об авторе «Повести временных лет», то есть не ранее середины XVII в. – именно тогда появилось вымышленное житие Нестора. О том, что Нестор имел какое-то отношение к летописанию (без упоминания «Повести»!), древнерусские тексты, как мы уже знаем, говорят очень мало и вскользь.
О чем же повествует летопись Иоакима? В начале пересказываются легенды о переселении славян с Дуная, упоминается князь Славен, основатель города Славенска (т. е. перед нами явное влияние уже известного нам «Сказания о Словене и Русе»).
Дальним потомком Славена был воинственный князь Буривой, который успешно сражался с варягами, а потом был побежден где-то в «Бярмии» на реке Кумени. Он устроился в городе «Бярмы», который находился на острове и был хорошо укреплен.
«Людие же терпяху тугу великую от варяг, пославше к Буривою, испросиша у него сына Гостомысла, да княжит в Велице граде. И егда Гостомысл приа власть, абие варяги бывшия овы изби, овы изгна, и дань варягом отрече, и шед на ня, победи… Сеи Гостомысл бе муж елико храбр, толико мудр, всем соседом своим страшный, а людем его любим расправы ради и правосудиа…».
Западнославянские мотивы в этом фрагменте прослеживаются: тут и узнаваемое имя «Буривой», и город на острове (Аркона?), но зачем тогда Бярмия? Бьярмия (Бьярмаланд) – известная по исландским королевским сагам область на побережье Белого моря, туда, по рассказам королевских саг, совершали грабительские экспедиции древние норвежцы. Какая между ними связь?
О призвании Рюрика в Иоакимовской летописи рассказано примерно так же, как и в других наших исторических легендах. Новшество одно: Рюрик вроде бы внук Гостомысла. Как и его могущественный дед, Рюрик «прилежа о росправе земли и правосудии». Из «летописи» известны и некоторые подробности личной жизни Рюрика: у него было несколько жен, из которых он больше всех любил некую Ефанду, дочь «князя урманского».
Но не только словесным портретом Гостомысла знаменита Иоакимовская летопись. Она излагает многие подробности русской истории и более позднего времени – вплоть до крещения Новгорода при Владимире Святом. Подробности эти появляются на тех местах, где «Повесть временных лет» молчит или ограничивается краткими обмолвками. Например, в «Повести» нет никаких подробных описаний о княжении Ярополка Святославича – и такие описания появляются в Иоакимовской летописи: «Ярополк же бе муж кроткий и милостивый ко всем, любляше христиан и асче сам не крстися народа ради, но никому же претяше…» Напротив, те события, которые в «Повести временных лет» описаны достаточно подробно (например, история мести княгини Ольги древлянам), внимания составителя «летописи» не привлекли.
Но посмотрим, что сталось далее с тетрадями Вениамина. Татищев посчитал, что тетради были списаны специально для него (и думаем, что он вполне мог быть прав – они, возможно, были не просто «списаны», но и написаны именно для него!). Он отправил тетради назад и написал письмо в обитель, из которой происходила «летопись», прося прислать книгу-оригинал, но из монастыря пришло лишь сообщение о смерти Мелхиседека Борщова. «Пожитки его разсточены, иные указом от Синода запечатаны» – вот что узнал Татищев о книжных сокровищах Бизюкова монастыря. Не нашли и монаха Вениамина.
Поскольку сама «летопись» дошла до нас только в цитатах Татищева, проверить ее подлинность уже не удастся. Впрочем, нельзя исключать того, что будет найден новый список этой «летописи» или близкой к ней – наши поздние летописи и вообще исторические сочинения изучены еще довольно слабо.
Не вдаваясь в сложные аргументы в пользу подлинности или, наоборот, поддельности Иоакимовской летописи, ограничимся следующими фактами.
Язык «летописи», как признавал и сам Татищев, не является древним, многие слова стоят в форме XVII в., многих слов и вовсе не было в древнерусском языке. Некоторые свидетельства (например, рассказ о князе Славене или рассказ о смерти потомков Гостомысла еще при его жизни) выдают знакомство автора текста со «Сказанием о Словене и Русе» – самой популярной исторической легендой XVII столетия.
Интересно, что Татищев это родство со «Сказанием» прекрасно видел и указывал на него сам, но считал при этом, что именно «летопись Иоакима» была первична по отношению к «Сказанию». По мнению историка, автор «Сказания», используя «писание Иоакимово», но не понимая его, «хотел пополнить и темность оного изъяснить, токмо ума столько не было».
Имена новгородцев Х в., которые упоминаются в рассказе о крещении Новгорода, не имеют аналогий в летописях и носят явную печать стилизации (волхв по прозвищу Соловей, новгородский тысяцкий [40] Угоняй, посадник Воробей и т. п.). Все это указывает на то, что «летопись», скорее всего, написана на рубеже XVII–XVIII вв.: в ней отразились именно те представления о начальной истории Руси, которые были тогда распространены среди образованных книжников.
40
Тысяцкий – военачальник, командир городского ополчения.
Но объявить Иоакимовскую летопись просто заурядной литературной подделкой было бы слишком просто. Если это подделка, то подделка, исполненная на очень высоком уровне. Не случайно в науке существует весьма подробно аргументированное мнение, что «историю Иоакима» создал сам Татищев. Автор «летописи» хорошо знал историческую литературу своей эпохи, причем не только русскую, но и переводную. Конечно, круг чтения «летописца» все же имел свои пределы. Так, он не был знаком с Комиссионным списком Новгородской Первой (иначе, вероятно, не выдумывал бы несуществующих посадников). Проигнорировал составитель «летописи» и историю Вадима Храброго (может быть, просто потому, что не читал Никоновскую летопись?).
Поставив своей целью дополнить рассказы русской летописи, «летописец» не выдумал чего-то совсем фантастического – все изложенные им факты действительно могли иметь место. С точки зрения историка, Иоакимовская летопись гораздо более правдоподобна, чем история о грамоте Александра Македонского русским князьям или рассказ о передаче даров Мономаха. Кстати, именно поэтому многие ученые используют данные Иоакимовской летописи в своих работах. В сущности, автор этой талантливой литературной мистификации занимался созданием не столько новых фактов, сколько новых подробностей на тех местах, где их не хватало в летописи. Но именно внимание к подробностям, пристрастие к развернутому повествованию, не свойственное аутентичным летописям, выдает в Иоакимовской летописи вероятный «новодел».