Рывок на волю
Шрифт:
А уже ввечеру навестила ее старица Максимила, внимательно осмотрела затянувшиеся ранки на животе и спине, надавила холодными жесткими пальцами на несколько мест, спросила, не больно ль, и осталась довольна.
– Сподобил Создатель, девка, тебе, – проскрипела она, пронзительно глядя в глаза Настасье, – избавиться от недуга. Так возблагодари Господа за его превиликую милость. Молись, девка. Молись и да будут думки твои токмо об этом.
Перед уходом старица оставила мешочек с травой, пояснила как и когда эту траву заваривать и какие молитвы над отваром творить, прежде чем выпить. А напоследок еще раз напутствовала:
– Думай, девка… Думай только о Господе. Молись…
А
…Еще с вечера тайно от братии она сложила на дно небольшого грибного туеса «Октай» [54] и подрушник [55] , а с утра, отмолясь и наскоро перекусив ситным и молоком, засобиралась в тайгу.
54
«Октай» – книга с крюковыми записями.
55
Подрушник – предмет, который старообрядцы кладут под руки при совершении земных поклонов. Служит он для соблюдения чистоты рук во время молитвы (правилом предписано молиться чистыми руками). В никонианской церкви подрушники отсутствуют.
– Далече ль? – поинтересовался старец Савелий.
– Да здесь, рядышком, батюшко. Поможет Господь, обабков нарву. Иль что еще.
Старик улыбнулся.
– Да отошли уж, поди, обабки. Сходи вон за рыжими [56] , коли и их не поморозило. Али праздно в лесу прогуляйся. Бона милостью Божьей вёдро на улице. Не грешно и просто пройтись. Токмо поблизости. Слаба ты еще далече ходить. Да возьми вон Заравку, сопроводит тебя от греха.
56
Рыжие – местное название рыжиков.
Поверх сарафана и безрукавы Настасья натянула старенькую малицу, отвязала молодую непоседливую сучку Заравку, положила поклон благословлявшим ее с крыльца старцу Савелию и Игнату и поспешила за околицу.
До ТОП березовой рощицы она добиралась, покачиваясь от слабости и еле-еле передвигая ногами, будто дряхлая вековуха. Ночные заморозки и прошедший три недели назад снегопад сбили наземь почти всю листву, и роща уже не казалась такой нарядной и праздничной, как в тот памятный день, когда они гуляли здесь с Костой.
Когда они не только гуляли здесь с Костой!
– Ой, грех-то, грех… – пробормотала Настасья и обвела взглядом окрестности, отыскивая ТО место.
Там?.. Или там?.. Нет, точно вот здесь она поставила в траву корзину с грибами. Которую потом забыли, и пришлось возвращаться назад чуть ли не от самого сикта. И как корзину было тогда не забыть? В то время она была как сумасшедшая! В тот день впервые в жизни она испытала такое!..
– Трех-то! Прости меня, Хосподи!
…Да, корзина стояла именно здесь. А вот здесь, чуть поодаль, стояли они. Вдвоем! Он и она! А потом легли в траву. Вдвоем! Рядом друг с другом. Он и она! Здесь. Именно на этом месте.
ОН и ОНА!
– О Хосподи! – застонала девушка и опустилась на колени. Наклонилась и надолго припала губами к тому месту, где лежал ОН. Всего лишь месяц назад.
Подбежала Заравка, лизнула ее в лицо. Не получив никакого ответа, тоненько тявкнула и легонько куснула хозяйку в плечо: «Мол, ты чего? Давай-ка вставай. Тебе никак плохо? Не могу ли чем-то помочь?»
– Мне и правда плохо, собаченька. Очень плохо! И никто мне не поможет! – Настасья поднялась, нацепила на собаку веревку и привязала ее к березе. Потом стянула с себя малицу и расстелила ее на холодной земле. Достала из туеса «Октай» и подрушник. – Собаченька, ты мне не мешай, ради Господа, – обернулась она к Зараве.
Та поняла и принялась выкусывать блох – всяко от этого больше пользы, чем от непрерывного созерцания хозяйки, которая занимается неизвестно чем.
А девушка тем временем оборотилась лицом к беспрепятственно хозяйничавшему в обнаженной осенью роще солнцу, опустилась на колени на малицу, расстелила перед собой подрушник, раскрыла «Октай».
– Не мешай мне, Заравушка, – еще раз пробормотала она и положила начал [57] …
– Кому повем печаль мою,кого призову ко рыданию?Токмо Тебе, Владыко мой,известен тебе плач сердечный мой.Самому творцу, Создателю,и всех благих подателю.Кто бы мне дал источник слез,я плакала бы и день и нощь.Исчезнуша мои слезы о моем разлучении.Умолкну гортань моя, и несть того,кто б утешил мя.57
Начал – у старообрядцев предварительный поклон перед началом молитвы.
В одном сарафане и легкой безрукаве ее трясло от пронизавающего осеннего холода, но она не ощущала его. Солнце успело проделать немалый путь и давно перевалило за зенит, но она не замечала этого, машинально поворачиваясь следом за ним. Уставшая сидеть без дела Зарава начала подвывать, но она не слышала воя. Ей сейчас было не до чего. Она была в другом измерении. Далеко-далеко отсюда. ОНА была с НИМ, и ничего более ей было не надо…
Кто бы дал мне голубицу, вещающу беседами.онесла бы до мира рыдания,сердечную печаль мою,Возвестила бы Косте, всевозлюбленному моему:Коста, Костушка, призываю тя,пресладкий любушка мой,Пролей слезы ко Господу,узнамоша о печали моей,Востретиша скора, прими мя, вовлеки к себев ложницу назовиша своей… [58]58
Отрывок старинного старообрядческого роспева адаптирован и частично переделан автором.
…Из мира иного ее вернула в реальность собака. Перегрызла веревку, подбежала к хозяйке и наскочила на нее так, что та с колен опрокинулась на бок. Огляделась затравленным взглядом, отметила то, что солнце уже начинает клониться к закату, и запустила руку в густую собачью шерсть.
– И правда, Заравушка, – пробормотала Настасья. – Пора нам до дому. А то наши хватятся, еще по следу пойдут. – Ив этот момент ее пробил давно копившийся внутри нее холод. Вся трясясь, она вскочила на ноги и торопливо натянула малицу. Потом, продолжая дрожать от холода, сложила подрушник, сунула его и «Октай» в туес, после чего подозвала собаку и жадно прижалась к ней всем телом, пытаясь согреться. Зарава не понимала, пыталась играться. А Настя в этот момент просто умирала от холода…