Рыжая помеха

Зайцева Мария

Она больше не выворачивается, вздрагивает от моих прикосновений, постанывает в ладонь нежно так, жалобно… И плачет. Опять плачет! Ну вот как быть? Я же еле торможу сейчас, еле-еле!

Не надо плакать, Свет ты мой! Не надо!

Это я тоже бормочу, уже на коленях перед ней, лихорадочно расстегивая джинсы и сдирая их до щиколоток. Света стоит надо мной, бессильно опустив руки и плача. Смотрит на меня, покорно позволяет высвободить одну ногу сначала из туфли, а потом из штанины, позволяет уложить бедро на плечо…

А

я дурею от ее вида, от кружевных трусиков на гладкой коже, уже забываю про то, чего хотел изначально. Потому что рядом со Светочкой, с моей рыжей проблемой, я всегда хочу только одного. Ее.

Света тихо всхлипывает и пытается уцепиться хоть за что-нибудь, когда я языком провожу прямо по кружеву, мягко прикусываю и легко отодвигаю мокрую ткань с пути.

— Нет… Нет… Ты с ума…

Она, кажется, только теперь понимает, что вообще происходит, до этого словно одурманенная была, не сопротивлялась.

Да и сейчас не сопротивляется. Смысла нет.

Только стонет тихо, неосознанно подается вперед, к моим губам навстречу, и всхлипывает растерянно.

А я кайфую. Наверно, даже больше, чем от обычного секса. Она на вкус нереальная, свежая и терпкая одновременно, с мягкой сладковатой ноткой. Настоящая конфетка. Такую в радость на языке катать.

Меня в этот момент не заботит, что нас могут увидеть, что моя гребанная легенда, гребанная работа… Похрен, вот реально похрен.

Моя Светочка-вкусная конфеточка дрожит все сильнее, вцепляется мне в шею, течет так сладко, что я, мне кажется, сейчас тоже кончу! Просто от ощущения ее удовольствия!

Она успевает закрыть себе рот ладошкой, чтоб слишком громким стоном не взбудоражить сонный третий этаж универа. Мелко трясется, выгибается… И… Опять плачет!

Я встаю с колен, прижимаюсь к ней, жадно целую в губы, делясь ее вкусом.

— Не плачь, Конфетка, попробуй, какая ты вкусная…

— Что ты творишь, Господи… — шепчет она, — как мне жить теперь? С этим всем?

— Счастливо. Со мной.

— С тобой? — она горько усмехается, — я не смогу, Макс. Ты — преступник, ты продаешь наркотики. Я сама слышала, только что. Зачем я пошла сюда, Господи, — шепчет она, уткнувшись в мою шею, — зачем? Не хотела же. С квартиры съехала, телефон сменила… И все равно… Увидела тебя и пошла… А ты тут с этим…

— Свет, я не могу тебе пока ничего сказать, — убедительно говорю я, — но скоро все закончится, и ты поймешь…

Но Света, кажется, меня и не слышит совсем, все шепчет и шепчет, дыша мне в шею горячо:

— И ведь не могу ничего с собой сделать… Ведь, как дура, просто как дура… Стоит посмотреть на тебя, и все… Не соображаю ничего совершенно…

Мне этот шепот ее — как маслом по хлебушку… Ка-а-айф…

Стервочка моя, Светочка… Не можешь, значит?

Я тоже.

Тоже не могу.

Надо нам это все как-то решать.

Но сначала…

Сначала работа.

Свобода… Да правда, что ли?

— Хорошо, а как ты планируешь разбираться с Вороном? — Красцов вальяжно откидывается на спинку кресла, разглядывает меня настолько странным взглядом, что… Бляха, мне реально не по себе. Так обычно на баб смотрят. Да и то…

— Мое дело, — коротко отвечаю, зеркаля его позу. И прямо отвечая на изучающий взгляд.

— Нет, друг мой, если мы начнем работать, то это будет мое дело, — цедит Красцов, — мне надо понимать, насколько твои… вопросы с Вороном решаемы. А то, мало ли, вдруг вы друзья большие… Или… любовники…

Че-го? Он ебнулся, что ли? Какие, нахер, любовники?

Лицо я держу из последних сил, чтоб вы понимали.

Именно в этот момент приходит осознание, почему этот толстый мужик так на меня пялится. И уже больше получаса со мной беседует. Материалов, кстати, вполне хватит, чтоб не только его, но весь региональный комитет «ОР» привлечь, я уж постарался, поболтал по душам.

И, походу, перестарался…

Последний раз такое мерзкое ощущение было у меня в зоне, в первые дни, когда приходилось очень жестко следить за целостностью собственной жопы.

Никогда не думал, что на воле, спустя столько лет…

Резко хочется все кинуть и свалить, но я продолжаю скалиться и делать вид, что нихера не понимаю. Или, наоборот, все понимаю.

— Стал бы я тут сидеть с вами, — усмехаюсь нагло, и глаза Красцова на мгновение вспыхивают и опять гаснут, как болотные огни в трясине, — Ворон уже не имеет такой власти, девяностые прошли, а он и не в курсе… По понятиям разойдемся.

— Ты можешь по понятиям?

— Я по-всякому могу.

— Хорошо. — Красцов отпивает из пузатого бокала какую-то жутко вонючую коллекционную дрянь, которую пытался вначале мне настойчиво пихнуть, но я отбазарился рулем.

Затем наклоняется ко мне, подсаживается ближе вместе с мягким плетеным креслицем. Мы сидим не веранде какого-то загородного дома, подозреваю, что не его, но уточнять не стремлюсь. Не важно.

— Хочу тебе кое в чем признаться, Максим…

О как! Интересно! Я киваю с равнодушной мордой.

— Я наводил о тебе справки… Знаю о сроке. И о том, что на тебя охотился Росянский…

— Не в курсе, кто это, — отвечаю, опять же, не дрогнув лицом. Ну а чего дрожать-то? Понятное дело, что про мою биографию он знает. И про то, что меня с сестрой искал прокурор Росянский после того, как я с его сыночком, гнидой маньячной, разобрался, тоже. Но вот внутреннюю кухню не должен просечь.

То есть, причинно-следственную связь. Если только не общался близко с Росянским, и тот ему не рассказал прекрасную историю, в которой замешаны я, моя сестренка и дочка генерала ФСБ. Ну и сынок прокурора, само собой.