Рыжие волосы, зеленые глаза
Шрифт:
— Что-то не так, профессор? — спросил он с профессиональным участием, стараясь не напугать учителя еще больше.
В салоне первого класса было много пустых мест. Приветливая белокурая стюардесса подошла узнать, не желают ли господа чего-нибудь выпить. Жан-Луи решительно отказался.
— Все в порядке, — ответил он помощнику. — Все дело только в том, что я слишком мало сплю и совершенно не высыпаюсь. — Он откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза.
Ему хотелось остаться наедине с мучившей его проблемой: Флоретта Руссель и сын, от которого он отрекся
Прошло больше двадцати лет, и вот теперь этот сын постучал в дверь его совести и востребовал свои права. Ребенок, в жилах которого текла его кровь, вырос и стал взрослым, а он ни разу не задумался о нем за все эти годы. Какой он теперь? На кого похож? На мать или на отца? Доведись ему встретить юношу на улице, он его и в лицо-то не узнает. Требовалось время, чтобы все осмыслить и попытаться понять.
Воркующий голосок стюардессы объявил о скорой посадке в аэропорту Линате. Со свойственной ему выдержкой и собранностью, выработанной годами суровой умственной дисциплины, Жан-Луи отбросил посторонние мысли и сосредоточился на предстоящем консилиуме у постели Мистраля Вернати, то есть на том, что являлось насущным в данную минуту. Графиня Онфлер встретила его в аэропорту. Жан-Луи Кустадье всегда был подвержен воздействию женских чар и, пока она, сидя в автомобиле, мчавшем их к городу, говорила о Мистрале, не сводил глаз с ее изящно сплетенных, длинных и стройных ног.
Графиню Анриет-Шанталь Онфлер сопровождал ее собственный адвокат Анри Жироду, совладелец юридической конторы «Руссель, Мандражье и Жироду», которая специализировалась по международному частному праву и считалась одной из лучших во Франции. Всю дорогу говорила только она, выражая опасение, что курс лечения, прописанный больному в госпитале в Милане, ничего, кроме вреда, не принесет его здоровью. Жан-Луи внимательно слушал, сохраняя полнейшую невозмутимость.
— Единственное, чего я хочу, это перевезти Мистраля в Париж, — подчеркнула Шанталь, — пока эти некомпетентные итальянцы не угробили его окончательно.
Вновь обретя свое обычное самообладание, Жан-Луи слушал ее с непроницаемым видом и без комментариев. Он дал слово Флоретте, что сделает все от него зависящее, чтобы не допустить перевода гонщика в другую больницу. Он дал ей это обещание с легким сердцем и с чистой совестью: высоко ценя знания и опыт итальянских коллег, профессор не сомневался, что в Миланском госпитале Мистраль находится в надежных руках.
— Вы прекрасно понимаете, профессор, что по закону ближайший родственник, а в нашем случае таковым является законная супруга, — подчеркнул адвокат Жироду, — имеет право выбрать для пострадавшего лечебное заведение, представляющееся ему наиболее подходящим.
Хирург продолжал слушать, ничем не выдавая своих мыслей и лишь предвкушая удовольствие от встречи со старым другом и коллегой Альдо Салеми, которого не видел много лет.
— Я считаю, что главное сейчас как можно скорее осмотреть пациента, — произнес он наконец, чтобы прервать затянувшееся молчание, и посмотрел на часы. До назначенного времени оставалось еще полчаса.
Они прибыли в госпиталь с небольшим опозданием, вызванным автомобильными пробками в центре города, где движение было особенно сильным.
Встреча с Альдо Салеми в отделении интенсивной терапии, куда Шанталь и ее адвокат допущены не были, прошла сердечно. Жан-Луи сразу же отметил, что Мистралю обеспечены лечение и уход на уровне самых современных, первоклассно оборудованных клинических центров. Несмотря на коматозное состояние, в его здоровье наметились явные признаки улучшения, хотя осмотрительные врачи, наученные многолетней практикой, проявляли пока лишь сдержанный оптимизм в своих прогнозах.
— Десять часов спустя после операции мы отметили спонтанные дыхательные движения и удалили трубку из трахеи. Теперь больной дышит самостоятельно, — пояснил Альдо Салеми. — Отека мозга, к счастью, удалось избежать.
— Признаки выхода из комы? — спросил француз.
— Суди сам, — ответил Салеми. — Зрачки наконец-то выровнялись, реагируют на свет. Сухожильные рефлексы пока отсутствуют. Повторную томографию собираемся сделать прямо сейчас.
— Отлично, — кивнул Кустадье.
— Можем подождать результатов у меня в кабинете, — предложил Салеми, — если не возражаешь.
Жан-Луи дружески хлопнул его по плечу и улыбнулся в ответ на улыбку итальянца:
— Лучше не придумаешь.
Через несколько минут Салеми и Кустадье сидели, удобно устроившись в креслах, и вели дружеский разговор, какой обычно завязывается между коллегами, которые давно знакомы, уважают друг друга и годами не видятся.
— Как твоя жена? — спросил Жан-Луи.
— Относительно неплохо, если не считать проблем с климаксом. Перспектива старения приводит ее в ужас, она стала очень нервной. Целыми днями пропадает в гимнастических залах, институтах красоты, у дантистов и парикмахеров, а вечера проводит перед зеркалом, истязая себя каким-то средневековым пыточным приспособлением, правда, работающим от сети, которое надо прикладывать к особым стратегическим точкам на лице, чтобы не было морщин. Похоже, эта дьявольская штуковина, так называемая «пассивная гимнастика», действительно помогает. Во всяком случае до сих пор ей еще не приходилось прибегать к подтяжкам. Ну а твоя жена? — спросил он в свою очередь.
— Мы редко видимся, — ответил Жан-Луи. — Я мало бываю дома, остаюсь в клинике под любым предлогом. Всегда ведь найдется пациент, который требует особого внимания. Мы оба притворяемся, что верим в эту отговорку, и таким образом избегаем неприятных объяснений и ссор. Забавная все же штука — жизнь, — добавил он, покачав головой. — Я всю душу положил на то, чтобы купить себе престижный дом в центре Парижа, обставил его дорогой мебелью, картинами, старинными коврами. Нанял отличных слуг, профессионалов высочайшего класса, и теперь все мне завидуют. Но сам я при этом сплю в комнатенке, смахивающей на монашескую келью, а по утрам мне приходится зависеть от любезности дежурной медсестры, чтобы получить на завтрак чашку более или менее сносного кофе.