Рыжик
Шрифт:
Не успела она кончить, как долго сдерживаемые рыдания вырвались наружу. Рыжик упал на лавку и горько заплакал. Все его тело вздрагивало от рыданий.
Аксинья бросилась к нему и стала горячо его утешать.
— Ну, будет! Ну, перестань! — говорила она. — Мы тебя любим… Разве я тебе не как родная? Ведь ты на моих руках вырос!.. Ну, будет!.. Ты для меня все едино, что Верочка.
Рыжик не переставал плакать. Он не слышал и не понимал, о чем говорит Аксинья.
В хату вошел Тарас.
— Это еще что за новости? — воскликнул он, увидав плачущего Саньку.
Тарас
«Чей я?» — мысленно спрашивал он себя и не находил ответа. Горе сразу как-то преобразило мальчика. Он сделался серьезным, задумчивым и молчаливым. Мальчишки, сады, игры, шалости — все это мгновенно вылетело из головы. Ему теперь уже было не до игр и не до шалостей. Он теперь был занят более важным вопросом.
Чей он — вот что ему нужно было узнать.
Солнце высоко поднялось над рекой, когда Рыжик вышел на улицу. Никогда он еще не выходил из дому таким тихим, таким скромным. Обыкновенно его «выход» сопровождался резким и тонким свистом, который он производил двумя пальцами, положив их в рот, под язык. Мойпес отвечал на свист громким лаем, и на улице поднималась суматоха: куры и кошки в смертельном страхе мчались во все стороны, прячась от врагов, а соседки говорили:
— Проснулся уже, рыжий чертенок!
Сегодня Рыжик вышел на улицу тихо и молчаливо. Вид у него был такой, точно его сейчас высекли. Он шел с низко опущенной головой и грыз ногти. Мойпес, давно уже ожидавший появления хозяина, с радостным визгом бросился ему навстречу, но Санька одним жестом руки умерил собачий восторг, и Мойпес поплелся позади, тихо повиливая хвостом.
Мальчик все еще находился под влиянием своего горя и чувствовал себя прескверно. От сильных волнений у него заболела голова, мысли спутались, и он ни о чем не мог думать. На улицу он вышел без цели, без желаний. С товарищами он боялся встретиться: ему теперь стыдно было им в глаза смотреть. Рыжику казалось, что теперь он другой и что как только на него посмотрят, так сейчас же все узнают, что у него отец и мать не родные.
Чтобы избегнуть нежелательных встреч, Санька спустился к реке, сел у самой воды на большой плоский камень и задумался. Мойпес также подошел к воде, полакал немного, вытер языком нос, поворчал на собственную тень, что дрожала на светлой поверхности реки, и уселся рядом с хозяином.
Рыжик стал припоминать все обиды и огорчения, нанесенные ему когда-либо его родителями. Отец всегда с ним дурно обращался, а когда наказывал, то наказывал больно. И все это потому, что отец он был не родной. Мать, конечно, лучше обращалась, но все-таки она Верочку больше любит. Тут Санька вспомнил, как третьего дня мать делила сладкий пирог и Верочке отдала самый большой и вкусный кусок. Воспоминание о пироге подняло целую бурю в сердце Рыжика.
«И всегда она так: Верке всё, а мне ничего», — говорил самому себе Санька, и злоба против тех, кого он привык считать за родителей, закипала в его груди.
— Санька, ты что там делаешь? — вдруг услыхал Рыжик.
Он поднял голову и увидал на краю обрыва Ваську Дулю, одного из своих уличных приятелей.
— Мы тебя ждем: на баштаны идти надо… Слышишь, Санька? — кричал с обрыва Васька.
— Никуда я не пойду… — тихо пробормотал Рыжик и отвернулся от него.
«Выпороли!» — решил про себя Васька и убежал.
Долго сидел Рыжик на берегу и все думал об одном и том же. Наконец в полдень он поднялся на обрыв и пошел вдоль Береговой улицы. Возле хаты крестной он остановился. Как раз в ту минуту Агафья-портниха вышла зачем-то из дому и увидала Рыжика. Она сразу заметила, что с ее крестником произошло что-то неладное.
— Ты что это сегодня такой тихий? — спросила Агафья ласковым голосом.
— Мама крестная, — обратился к ней Рыжик, подняв на нее свои заплаканные глаза, — скажите мне по правде: мой отец и мама — мне не родные?
В голосе Саньки послышались слезы.
— Кто это тебе сказал? — встрепенулась Агафья.
— Я слышал, папа и мама разговаривали… Меня хотят отдать к отцу крестному сапоги шить. Я чужой им… Мама крестная, скажите, чей я?.. У меня нет родной мамы?.. Я сирота, как Дуня?..
При последнем вопросе голос у мальчика прервался, и он громко, судорожно зарыдал.
— Нехорошо плакать, — утешала мальчика Агафья. — Ты ведь умный мальчик… Ну, брось, перестань!.. И о чем тут плакать?..
— Они мне не родные… — всхлипывая, протянул Санька.
— Ну так что же, что не родные? Но они же любят тебя.
— Нет, не любят! — выкрикнул Рыжик. — Они Верку любят… Меня крестному хотят отдать… Я ничей… Я чужой…
— Полно тебе! У родных матерей дети лучше не живут… А могла ли бы еще твоя мать прокормить тебя?
— Какая мать? — уставился на Агафью Рыжик.
— Твоя.
— А где она?
Рыжик моментально перестал плакать и весь оживился. Агафья спохватилась было, что сказала лишнее, но уже было поздно. Санька осыпал ее вопросами и настойчиво требовал на них ответа. Агафья скрепя сердце в немногих словах рассказала ему, как десять лет тому назад Аксинья случайно нашла возле сарая умирающую женщину, никому не известную, как эта женщина умерла, и как она, Агафья, крохотного ребенка ее накормила грудью, и как, наконец, Зазули взяли его к себе на воспитание.
Трудно передать, какое сильное впечатление произвел рассказ Агафьи на Рыжика. Пока она говорила, он слушал ее с напряженным вниманием, а когда она кончила, он закидал ее вопросами. Ему хотелось знать: какая была его мать? какой он сам был тогда? где именно она умерла и где ее похоронили?
Удовлетворив свое любопытство, Рыжик со всех ног бросился домой. В хату он даже не заглянул, а подбежал к сараю и внимательно стал осматривать тот самый клочок земли, на котором, по его мнению, умерла его родная мать. Долго стоял он молча, потом опустился на колени и прошептал: «Мама… моя милая мама, родная мама…» И поцеловал землю. Затем он вошел в сарай, забился в самый дальний угол и беспрепятственно предался там своему горю.