Рыжий кот в темной комнате
Шрифт:
– Так и прожила одна, как разошлась с Анатолием, – вздыхала Таисья, – и Верочку одна воспитывала…
На этот раз Надежда Николаевна насторожилась: старушка сама заговорила о том, ради чего Надежда к ней приехала. Сама упомянула Верочку. Надо думать Верочка – та самая, как ее, Мельникова Вера Анатольевна, которой квартиру соседнюю сдали. В противном случае нужно немедленно откланяться и бежать отсюда, роняя тапки, иначе заговорит бабушка до смерти. Это она может. За пирожки, правда, большой ей респект.
– Конечно, воспитала она ее хорошо, – продолжала тем временем Таисья Михайловна. – Образование дала… Работа у дочки была приличная, экскурсоводом в музее. Платили, конечно, мало, но сейчас культура не в почете…
– Валечка – это ведь ваша знакомая из Плескова? – уточнила Надежда на всякий случай.
На этот раз старушка ее расслышала.
– Из Плескова, из Плескова! – закивала она. – Мы в Плескове, почитай, все знакомы, но Валечка – не просто знакомая моя, мы с ней и в родстве. Мать ее, Анфиса, моему покойному Ивану Филипповичу троюродная была… или нет… – старушка задумалась, шевеля губами и что-то в уме подсчитывая, – нет, четвероюродная! Но это все равно, по-нашему, близкое родство. А ты что же пирожки не ешь? Не нравятся?
– Очень нравятся! – искренне ответила Надежда. – Замечательные пирожки. Просто я уже и так очень много съела…
– Съешь еще! – строго потребовала старушка. – Их надо сегодня съесть, а то зачерствеют!
Надежда тяжело вздохнула, вспомнила про свои лишние килограммы, с которыми вела неравную борьбу, но не удержалась и надкусила еще один пирожок. Он оказался с яблоками.
– Очень вкусно! – повторила она. – Так что, вы говорите, Вера – дочь вашей родственницы?
– Единственная доченька, кровиночка, – закивала старушка, – всегда у нее Верочка свет в окошке была. Славная девочка, в школе училась хорошо, и послушная, и симпатичная… Валя-то сама не так чтобы интересная была…
– Ну, говорят же: «Не родись красив, а родись счастлив…» – ввернула Надежда для поддержания беседы.
– Оно-то так… – протянула Таисья Михайловна, – да только в их случае все по-другому вышло. И у Вали, и у Веры все несчастья через мужей произошли.
– Вот как?
Таисья Михайловна оживилась, услышав в словах Надежды несомненный интерес к теме разговора. Она налила им еще чаю и приступила к рассказу:
– Валечка тоже умницей была, школу с медалью кончила и в институт поступила, вот только точно не скажу в какой, но здесь, в Петербурге. Полюбила парня, такого же студента. Интересный был парень, сразу скажу, волосы светлые волной, лицо такое… открытое, приятное, высокий… Мы как увидели его с Зиной, Райкиной-то матерью, так и обомлели. И как только Валентина такого красавца охмурила? Ну, поженились они после диплома, потом она Веру родила, квартиру получили. Валя на завод устроилась, в лабораторию какую-то, а муж диссертацию писал. Бедно жили, конечно, но тогда все так. Валюшка на двух работах, девочку в круглосуточные ясли отдала. Потом оперились, муж диссертацию защитил и стал в том же институте лекции читать. Чем не жизнь, я тебя спрашиваю?
– Ну да… – удивилась Надежда, – а в чем дело?
– Мужики все сволочи, вот в чем! – с сердцем ответила Таисья Михайловна. – Вот слушай. Значит, живут они, вроде все хорошо, на лето к нам в Плесков отдыхать приезжают. Верочке уже седьмой годик пошел.
Тут-то все и случилось. Приезжает как-то Валентина, я тогда как раз тоже дома была. Как увидела я ее из окна – сразу поняла, что не в себе человек. Глаза красные, больные, волосы висят паклей, сама вся белая, руки дрожат. «Ты больна, что ли?» – мы спрашиваем. И Верочка у нее бледненькая, молчит все и к матери жмется. Ну, слово за слово, разговорили мы Валю. Оказалось вот что.
– Догадываюсь… – вздохнула Надежда, вспомнив рассказ Раисы. – Дело житейское…
– Значит, сидит она дома, мужа с работы ждет. Вдруг приходит к ней одна там… в общем, тоже в институте она работала. И говорит прямо как есть: «Дура ты дура. У тебя муж гуляет направо и налево, со всеми молодыми преподавательницами переспал, до студенток дошел». Мужчина видный, бабы, конечно, сами на него виснут, но надо же ведь и совесть иметь. Сейчас у него одна любовница, все про это знают.
«Что я тут делаю? – внезапно подумала Надежда. – Для чего я слушаю все эти россказни? Какое мне дело до событий двадцатилетней давности? Хотя даже больше, ведь Вере этой за тридцать, а тогда седьмой годик шел. Так какое мне до этого дело? И пирожков много съела…»
– Валюша растерялась, конечно, от такого напора. «Не верю, – говорит, – быть такого не может, как же так…» А та баба свою линию гнет: «Не веришь – проверь! Вот сейчас прямо пойдем по тому адресу, где твой муженек со своей кралей развлекается». Валя и дала себя уговорить. То есть вроде как не в себе была. В здравом уме она бы ни за что такой глупости не сделала, потому как, во-первых, подумать нужно, прежде чем на открытый разрыв решаться, а во-вторых, если уж что делать, то без посторонних свидетелей. А тут баба та ее буквально силой из дома вытащила, посадила в машину и привезла по адресу. И звонить не стала, дверь своим ключом открыла, Валентину первой в комнату втолкнула, а там ее муж в постели с девицей. Валя говорит: «Я стою как дура, ноги к полу прилипли, а язык к гортани». А баба тут раз – фотоаппаратом щелк, раз-другой! Тот, муж-то, опомнился: «Это что, – говорит, – такое значит, Алевтина Павловна?» Это он той бабе, а на жену законную ноль внимания. «А то, – баба ему отвечает, – Анатолий Васильевич, что не видать вам теперь доцентуры как своих собственных ушей. Уж я, – говорит, – об этом позабочусь! Все узнают, чем вы в свободное время занимаетесь! Связь со студенткой – это начальство не одобрит! А вы, милочка, считайте, что в институте больше не учитесь, за этим я тоже прослежу!» И пошла себе, довольная.
– Ну и ну! – поразилась Надежда.
– Ага, Валя потом только узнала, что баба эта метила на то же место, куда и муж ее претендовал. И вроде бы его должны были назначить, потому как мужчина молодой, перспективный, да еще профессорша одна к нему благоволила – красавец такой, еще бы. А эта баба тут подсуетилась и решила его подставить. Выследила его с девчонкой той, студенткой, да они не очень-то и скрывались, та за ним как тень ходила. Значит, узнала она, где девчонка живет, и ключи у нее из сумки сперла, сделала дубликат. А потом Валентину туда привела. Своего, короче, добилась, место то на кафедре ей досталось.
Ну, а тогда, Валя рассказывала, как ушла она, так муж на нее набросился. «Ты, – говорит, – дура деревенская, нашла с кем скорешиться. Тебе же, – говорит, – хуже будет, если мне доцентуры не дадут, денег-то меньше. А теперь может вообще уволят – все из-за тебя!» Тут Валентину как обухом по голове стукнуло, очухалась она. «Как это из-за меня, – кричит. – А это что?» На девчонку ту показывает. А у той, видно, истерика началась – захохотала она вдруг. А Валентина тоже на нервах, подумала, что над ней смеются. Ну и подскочила к той девчонке, в волосы ей вцепилась, давай по полу валять, откуда только силы взялись. Та вырвалась: Толик, кричит, Толик… А Толик на них обеих матом и разнимать не думает. Девчонка тогда дико так на Валентину посмотрела и к окну бросилась. Схватилась за раму, а дело-то летом было, окно только прикрыто. И вот то ли соскользнула она случайно, то ли не в себе была, а только выпала та студентка из окна.
– Насмерть? – ужаснулась Надежда.
– Ой, да, слава Богу, нет, а не то Валентину бы посадили! – вздохнула Таисья Михайловна. – Там, понимаешь, этаж всего третий был, хотя и с третьего можно так навернуться, что шею сломаешь. А тут внизу оказался магазин, и маркизы на окнах висели. В общем, шлепнулась девчонка на эти маркизы, спружинила, подскочила как мячик, да и вывалилась прямо на тротуар. И даже ничего себе не сломала, только ободралась, конечно, об асфальт сильно. Ну, конечно, шум, гам, «скорая», милиция. А пока суть да дело, муженек-то Валентинин и сбежал, оставил ее одну со всем этим безобразием разбираться. Хорошо, девчонка в сознании была, сказала, что случайно из окна выпала, Валю хоть в милицию не забрали. Как она домой добралась – не помнит, а там муженек ее уже во всеоружии. «Я, – говорит, – тебе никогда не прощу, что ты мою карьеру порушила. Теперь, – говорит, – после такого скандала, меня никуда преподавать не возьмут, а все ты…»