Рыжий кот в темной комнате
Шрифт:
– Гад какой! – не выдержала Надежда.
– Точно! – согласилась старушка. – А Валя тогда собрала вещи, да и рванула домой, в Плесков. Ну, дома отошла маленько, привели мы ее в чувство, месяц прошел, она и говорит: «Не вернусь в город, хоть убейте! Не могу ничего там видеть! А про мужа и думать не могу!» Уволилась с работы, заявление им по почте послала, они ей трудовую книжку выслали, да с тех пор так и жила в Плескове, на бензоколонке работала. Квартиру этому подлецу оставила! И на алименты не подавала! И Верочку на свою фамилию перевела! Ну и как тебе такая история?
– Душераздирающе! –
– Ты слушай дальше! – многообещающе сказала Таисья Михайловна. – Что с Верой-то случилось… Значит, окончила она школу, затем институт, устроилась в музей работать, в Плескове. У нас ведь город старый, много церквей, музей хороший – иконы там разные, ценные вещи, картины. В большой город не уезжала, потому что Валя болеть стала сильно. И то сказать – от такой жизни заболеешь. И вот время идет, а у нее все никого нету. Потом нашла себе. Не знаю, где они познакомились – то ли он приехал к нам летом отдыхать, то ли она куда ездила, пока мать окончательно не слегла, – в общем, любовь у них получилась. Мать ее Валентина как поглядела на него – сразу против этого брака выступила. Потому как жених Верин – ну такой уж раскрасавец, собой интересный – глаз не отвести. А уж она-то знала, что с таким человеком ничего хорошего из семейной жизни не получится. Ну, так разве дети матерей слушают?
– Верно, – поддакнула Надежда. – Ну и что же случилось? И этот гулять начал?
– Оно-то так… Да если бы только гулять… – вздохнула Таисья Михайловна, – этот вообще какой-то шалопай был. И жулик. Я тебе честно скажу: про Валю-то я из первых рук все знала, подруги мы с ней давние были. А про Верочку только слухи всякие ходили. Болтали разное – не то муж ее в казино деньги проигрывал, не то на бирже играл, не то просто мошенничал. И деньги она занимала по всем знакомым, чтобы за него отдать, и свои вещи продавала. Валя-то к тому времени умерла уже, не дожила до такого срама. И бросал Веру ее муженек, уедет – и нет его. А потом вернется, уболтает ее, улестит – снова она его примет. Так и тянулось у них, пока он квартиру ее не продал.
– Как это? – удивилась Надежда.
– А вот так. Проиграл большие деньги, она и подписала бумаги. А как только отдал деньги, так и слинял опять из Плескова. Ну, куда Вере деться? Решила она новую жизнь начинать, уволилась из музея, приехала сюда, да сразу ко мне – помоги, тетя Тася! Тут как раз у Зины квартира освободилась, я и посодействовала. Может, хоть теперь Верочке повезет…
«Сомневаюсь…» – подумала Надежда, но вслух ничего не сказала и стала прощаться. Таисья Михайловна отпустила ее с миром, она наговорилась от души.
Выйдя на улицу, Надежда взглянула на часы и охнула. Просидела у старухи без малого два часа, а что узнала? Только то, что ее новая соседка, как и ее мать, была несчастлива в браке. И что в этом необычного? Тысячи женщин могут сказать про себя то же самое. И кого по большому счету это волнует?
«Итак, – думала Надежда, стоя на эскалаторе, – что мы имеем? По всему выходит, что эта Вера – самая обычная женщина, а что хмурая и неприветливая, так характер плохой, жизнь опять же достала». Кстати, после того случая, когда Надежда
Из рассказа Таисьи ясно одно: никаких криминальных знакомых у Веры быть не может, кроме разве что бывшего мужа. Но они вроде расстались… Нет, похоже, зря она проездила, ничего не узнала…
И Надежда Николаевна устремилась к выходу из вагона.
Таисья Михайловна проводила гостью и только было собралась помыть оставшуюся после чаепития посуду, как в прихожей снова раздался сигнал домофона.
– Не иначе, забыла она что-нибудь! – проворчала старушка, направляясь в прихожую. – До чего же нынче молодежь пошла бестолковая!
Если бы Надежда Николаевна услышала, что ее отнесли к разряду молодежи, она, пожалуй, была бы польщена. Но она этого никак не могла услышать.
Таисья Михайловна сняла трубку переговорного устройства. Домофон стоял у нее уже не первый год, но отношения с ним у старушки были довольно сложные и напряженные. Во-первых, она считала, что говорить в него надо очень громко, лучше кричать, иначе как же ее услышит тот, кто стоит внизу, перед дверью подъезда. Во-вторых, она совершенно не узнавала по домофону голоса. Тут, конечно, играл роль заметно испортившийся с годами слух, но старушка склонна была обвинять в этом капризную технику.
Итак, сняв трубку, Таисья Михайловна очень громко проговорила:
– Это ты, что ли, Надя? Забыла что-то?
Ей ответил мужской голос, но она это опять же отнесла на счет капризной современной техники.
– Заходи, Надюша! – И она нажала кнопку открывания дверей.
Однако через минуту, когда в дверь квартиры позвонили и старушка отперла все свои замки и запоры, на пороге появилась вовсе не прежняя гостья.
Перед Таисьей Михайловной стоял высокий представительный мужчина лет тридцати с гаком, светловолосый и голубоглазый, но с темными, красиво изогнутыми бровями и длинными, почти девичьими ресницами.
– А ты кто? – удивленно осведомилась старушка. – Ты ведь не Надя!
– Не буду спорить, – ответил мужчина с обезоруживающей улыбкой. – Я точно не Надя, кто бы она ни была. Вы меня не узнали, тетя Тася? Говорят, богатым буду!
Тут-то Таисья Михайловна и узнала Вадима, непутевого мужа своей дальней родственницы Веры Мельниковой. Она узнала его по этой обезоруживающей улыбке и по легкомысленной, мальчишеской интонации.
– Богатым, говоришь? – повторила она с неодобрением. – Дай тебе Бог. А чего ты пришел-то?
– Ну, тетя Тася, что ж вы меня на пороге-то держите? – протянул Вадим, склонив голову набок, как обиженный щенок. – Мы ведь с вами как-никак родня…
– Была родня, да вся вышла! – проворчала старушка.
– Ну, тетя Тася, не сердитесь! – Вадим снова широко улыбнулся. – А у вас, никак, пирожками пахнет? Я ведь помню, какие у вас пирожки замечательные!
– Ладно, – смягчилась Таисья Михайловна. – Так и быть, заходи! Чаем я тебя напою…
Через пять минут Вадим сидел за столом и уминал четвертый пирожок, умильно глядя на хозяйку.