Ржаной хлеб
Шрифт:
Перешучиваясь, они незаметно дошли до «директорского» дома — ничем он, конечно, от соседних не отличался. Кузьма Кузьмич зазвал попить чайку и Таню. Он знал, что она и Тиша — школьные друзья, выросли оба на его глазах, и, бездетный старик, кажется, одинаково и любил их.
Усадив их в горнице на диван и включив телевизор, Кузьма Кузьмич отправился на кухню ставить самовар и помогать жене готовить ужин — хлопотали старики с удовольствием.
Когда Таня и Тиша остались одни, девушка выложила и свою вторую главную радость: от Феди Килейкина пришло первое письмо.
— С самой границы, Тишенька! — Таня прыснула: — А уж
— Да ведь его понять можно, — объяснил Тиша, сдержанно усмехаясь и стараясь, чтобы Таня не заметила его огорченного вида: в мыслях он, конечно, по-прежнему был дома, откуда отец его, по существу, выгнал и куда его, наперекор всему, тянуло. — Я по себе, Танюш, знаю, тоже служил: вдали чего только не надумаешь. Зря он, конечно, о тебе беспокоится. Так ему и отпиши. От меня привет не забудь передать.
— Обязательно, Тиша!..
Хозяева и их молодые гости ужинали, когда в дверь громко постучали.
Жена Кузьмича, тихая, славная старушка, вскочила, Кузьма Кузьмич придержал ее:
— Сиди, непоседа, сам открою.
Добродушно бормоча что-то о своем старшине, он щелкнул щеколдой и вернулся в горницу с Олдой Сурайкиной.
— Тишенька! — всплеснула Олда руками, никого, вероятно, кроме сына, не разглядев за столом.
Тиша бросился к матери, прижал ее к себе одной рукой, а второй гладил ее простоволосую, рано побелевшую голову.
Хозяева начали уговаривать Олду присесть к столу, выпить чашку чая. Она, взволнованная, счастливая, наотрез отказалась:
— Нет, нет, спасибо за ласку. Мы с Тишей домой. — И веско, заведомо отвергая любые доводы-уговоры, пояснила: — Отец ждет!
Глава четвертая
1
Председательствующим на партийном собрании избрали Кузьму Кузьмича Демьянова. Первым вопросом в утвержденной повестке было рассмотрение двух заявлений о приеме в партию — Ландышевой Татьяны и Назимкина Михаила.
На партбюро оба заявления были рассмотрены неделю назад с решением: Ландышеву принять кандидатом в члены партии, а Назимкина — в члены партии, кандидатскую карточку он получил еще в университете.
Вступающие в партию — односельчане, выросли на виду у всех. Да и Тане с Михаилом знакомы все, кто сидит сейчас в этом зале — вместе живут, работают, делают общее дело. Больше того, некоторые из них по работе даже находятся в подчинении у Ландышевой и Назимкина, хотя и намного старше их по годам. Все так, и все же Таня и Михаил чувствуют себя сейчас, среди этих людей, словно учащиеся среди своих учителей. Ощущение такое, будто все эти давно и хорошо знакомые люди внимательно и строговато разглядывают их; щеки у Тани от волнения розовые, Михаил Назимкин поспокойнее, но и он, без надобности, то поправляет воротник рубахи, то закидывает спадающие на лоб волосы… О том, что их нынче принимают в партию, знает и весь Сэняж…
Председатель предложил обсудить первым заявление Ландышевой,
Кузьма Кузьмич немного растерялся — он не знал, как быть в этом случае, вопросительно посмотрел на секретаря партийной организации Радичеву. Та усмехнулась.
— Что смотришь, Кузьма Кузьмич? Поступай так, как желают коммунисты.
— Оно, конечно, куда клонят все, туда и мы, — теперь уж сам осмелел Кузьмич, разрешив себе напомнить: — Как, бывало, на фронте принимали в партию? В окопе соберутся коммунисты, не успеют открыть собрание — атака, хватай оружие! Меня самого принимали — аж трижды откладывали из-за этого. По боевым делам и принимали, как и Михаила нашего с Татьяной…
Предложение коммунистов было принято единогласно.
Демьянов огласил заявления поступающих, зачитал рекомендации и решение партийного бюро. Нужно было начинать обсуждение, но все молчали. Кузьма Кузьмич, снова немного растерявшись, предложил заслушать биографию вступающих, — мгновенно проявив активность, зал дружно запротестовал:
— И без этого знаем их!
— Чать, не с неба упали!
— Свои люди!
— Принять, принять!
Таня прижала к горячим щекам руки, перевела дыхание.
— Дай-ка мне слово, — раздался сухой, какой-то даже скрипловатый голос Потапа Сидоровича Сурайкина, сидящего в президиуме.
Сердце у Тани снова екнуло; выпрямился, застыл на своем месте Назимкин; по залу прошелестел настороженный шепоток: крутой нрав председателя колхоза, старого коммуниста, все знали…
Украдкой, искоса наблюдая, как медленно, очень медленно встает Сурайкин, Таня лихорадочно прикидывала: ох, напомнит он ей сейчас о комбайновых ножах, при всех ни за что осрамит! И Назимкин Михаил с тревогой подумал: все село знает, что он неотступно ходит за своей Верой, что они встречаются, а о свадьбе пока не объявляют. Нет, за себя Михаил не беспокоился, — не задел бы мрачный Потап имени секретаря парткома, расчетливо ударив тем самым по ее авторитету. В опасениях своих и Таня, и Михаил забыли даже, что рекомендации им написал именно Сурайкин.
Начало выступления Потапа Сидоровича на самом, деле ничего хорошего не обещало.
— Хочу напомнить, что дела о приеме в партию должны рассматриваться в индивидуальном порядке, а не списками, — сухо, наставительно сказал он, и в зале стало необычно тихо. Пожевав тонкими поджатыми губами, Сурайкин почти неразличимо усмехнулся, почти неуловимо смягчился и его голос: — А коль скоро так решили все коммунисты, тогда так пусть и будет. Только голосовать обязательно надо раздельно…
В зале по-прежнему было тихо, но теперь тишина стала как бы другой — не напряженной, а живой, отзывчивой, доброжелательной.
— Что касается наших вступающих, — продолжил Сурайкин, — то, мы не ошибемся, приняв их в свои ряды. Толковые работники. За Назимкина и Ландышеву я уже, можно сказать, проголосовал: дал им рекомендации.
Голосование, как и положено по Уставу, прошло раздельно. Таня, да, вероятно, и Назимкин, не видели, не слышали, а скорей чувствовали, как неуловимый ветерок от дружно вскинутых рук прошел по залу.
— Единогласно, — дважды подряд, с удовольствием басовито объявил Кузьма Кузьмич Демьянов. — Как на фронте!