Ржавые листья
Шрифт:
Стукнув в дверь и пристойно помедлив несколько мгновений, вошёл тиун. Быстро и незаметно окинул изложню взглядом и, видно, враз всё поняв, ничуть ничему не удивился.
— Утренняя выть готова, боярин. Волишь подавать?
Военег Горяич вздохнул — слов нет, до чего его тяготили все эти обычаи боярской жизни, его, простого воя, собственной храбростью выбившегося сперва в гриди, а потом и в воеводы. Но отвергнуть эти обычаи он уже не мог: не зря говорят — кто имеет власть, тот не имеет воли.
— А подавай, — легко кивнул воевода, вставая и тут же, заметив непроизвольное движение Забавы к кувшину, словно мимоходом прихватил его с собой. В её глазах плеснуло разочарование. Она знала, как пройдёт весь день до вечера. Знала, что он будет весь день пить, мешая фалернское с кипрским и пиво с мёдами и не пьянея. Будет мрачно глядеть в одну точку, а на все её попытки с ним заговорить — отмалчиваться или отвечать коротко и сердито. Привыкла.
Князь Владимир ждал. И не стоило заставлять его ждать долее. Он, небось, уже все окна себе в тереме лбом протёр — когда же Свенельд объявится. Объявится, не умедлит, пусть князь не сомневается.
Солнце проглянуло из-за облака и длинные яркие лучи золотом брызнули по окоёму. Дрогнувший туман клубами начал стекать с лесистого холма к Днепру. Из тумана выглянули островерхие крыши Будятинского погоста. Бывшее имение княгини Вольги, а потом Малуши, второй жены Святослава и матери Владимира процветало. Теперь здесь была острог и охотничья усадьба самого великого князя Владимира.
Свенельд шевельнул плечом, и десять легкоконных сорвались с места, дробно простучали копытами и нырнули в туман. Бывший воевода снова замер, вслушиваясь в звуки, доносящиеся из тумана. Впрочем, оттоль пока что ничего не было слышно. Но память, боевой опыт и воображение прекрасно давали старому варягу понять, что там сей час творится.
Вот всадники, прячась в тумане, лезут на стены, захлестнув арканами пали. Подтягиваются, переваливаются через тын, скрываются внутри острога…
Десятник, внезапно возникнув из тумана, прыжком сшибает сторожевого воя над воротами, а нож мгновенно добирается до горла, не давая не то что крикнуть, а даже и прохрипеть…
Короткая мечевая схватка у ворот заканчивается быстро — шесть распластанных в пыли тел, и находники в кожаных латах над ними с окровавленным оружием в руках…
В Будятине начинается суматоха…
Со скрипом отворяются ворота, и Свенельдов старшой, урманин Ратхар, вскидывает к губам рог…
В Будятине и впрямь начался переполох, слышались крики, но туман ещё не осел и ничего не было видно. И тут взлетел вверх заливисто-звонкий рёв рога. Знамено от Ратхара.
Свенельд вскинул руку, и конная сотня, лязгая бронями, ринулась вперёд, туда, где трубил рог. Два десятка гридей застыли за спиной боярина, молча сопровождая глазами каждое его движение.
Свенельд тронул коня, и гриди, облегчённо вздохнув, двинулись следом. А урманин мрачно думал, — дошло ведь до того, что сотню-полторы воев впереди себя посылаю. А ведь было время — по одному движению его руки шли на смерть тысячи воев. Ныне же утеряно всё — и кормления, и поместья, и грады, данные во владение ещё Игорем Старым. И жаль, и жалеть без толку — Владимир его, Свенельда, вряд ли пощадит. Он-то помнит, что это Свенельд постарался об устройстве Овручской войны, где погиб его и Ярополка младший брат Вольг. В отместку за убийство Люта…
Перед глазами Свенельда на миг возникло жёсткое обветренное лицо, прокалённое солнцем в походах. Лют, сын, последняя надежда и опора… Кажется, я становлюсь по-стариковски жалобным, — подумал Свенельд, — не подобает.
И Владимир его не пощадит. Попадись он, Свенельд, Владимиру — князь меча не остановит ни на миг. Святославичи ещё при жизни своего великого отца грызлись мало не насмерть, а у Владимира, рабичича, большой любви к своим братьям не было никогда, как и у них к нему, а Вольг нарушил мир первым, когда убил Люта Свенельдича, и набрал себе в войско древлянскую чернь (ишь, умный, — с лапотниками супротив железных ратей, бивших некогда и козар, и печенегов, и болгар, и греков), а погиб Вольг по собственной глупости, вздумав пешим задержать бегущих пешцев-сторонников. Вот только никому это не нужно. Татя бьют не за то, что украл, а за то, что попался.
Из редеющего тумана выплыли растворённые настежь ворота, и конь внёс Свенельда внутрь Будятинского острога. Во дворе ещё бушевала сеча, — Свенельдичи толпой добивали застигнутых врасплох острожан. Взгляд воеводы выхватил в толпе Варяжко. Бывший гридень неистовствовал с двумя мечами в руках, — только взблёскивала на гриде кольчуга, да метались в руках, рисуя смертельную паутину, мечи, — казалось, они живут отдельной жизнью сами по себе, без участия хозяина.
Варяжко такой же, как я, — подумал Свенельд, — но и иной такоже. Излиха верный князю Ярополку, он так и не смирился с его гибелью, и ныне где только может, пакостит Владимиру. Отличие их одно — Варяжко Владимира ненавидит и не пошёл бы к нему на службу, даже если бы тот его и позвал. А Свенельд… Свенельду просто некуда деваться.
Похоже, дело заканчивалось — под мечами дружины Свенельда падали последние защитники Будятина, а из-за стен посада слышались крики, — похоже, пробудившиеся будятинцы спешно хватали в руки то, что под руки попадёт ценного и удирали в лес. Да и пусть их, они Свенельду не нужны.
Варяжко вскочил на коня и подскакал к Свенельду, пряча мечи в ножны. И когда только кровь с них утереть успел, — мельком подивился воевода. И дрогнул, невольно глянув в холодные серые глаза гридня. А тот уже хищно улыбался, шевеля светлыми усами и отводя рукой со лба длинные белокурые волосы, схваченные широкой тесёмкой. Наполовину варяг, наполовину полянин, он почему-то бился без шелома, презирая смерть.
— Всё взято. Наших убито только двое, из княжьих — все, опричь тиуна и того вон сопляка, — Варяжко кивнул на мальчишку лет пятнадцати. Тот был в кояре, — не иначе отрок-зброеноша.
— Шевелитесь быстрее, — велел Свенельд, пряча в голосе одобрение. — Киев рядом, кабы не нагрянул кто. А то и самому Владимиру придёт на ум сюда приехать.
— Добро бы, — хищно и мечтательно усмехнулся Варяжко, невольно погладив рукоять меча. Свенельд видел, что у гридня прямо руки чешутся залезть ночью в Детинец и зарубить князя. Да только не выйдет, пожалуй, — Владимира охраняют не слабо, почти как царьградского василевса. Урманин сам усмехнулся своей мысли — а то василевсов никогда не убивали. Только для того надобна измена стражи, а вряд ли они, Свенельд и Варяжко, ныне найдут изменников среди кметей Владимировой дружины. Хотя… чего только не бывает на свете.
Сам себе удивляясь, урманин направил коня не к скрученному и увязанному в арканы тиуну, а к юнцу, которого почти что никто и не охранял.
— Как тебя зовут? — негромко спросил воевода, останавливая коня.
— Тебе что за дело? — огрызнулся юнец. — Я с татями не знаюсь.
Свенельд горько усмехнулся. Вот она, правда. Тать ты и есть тать, воевода Свенельд. И никак иначе.
Краем глаза воевода увидел, как взялся за рукоять меча оскорблённый Варяжко остановил его движением руки.