Ржавые земли
Шрифт:
Мошонкин сделал глоток, закашлялся, отпихнул щетинистым подбородком склянку.
– Доктор, всё худо, да? – спросил, задыхаясь.
Рудин закусил губу, дабы удержать горькую правду при себе.
– Кто это сделал, Андрюша?
Раненый опустил голову на свернутую валиком шинель.
– Это были изуверы святого Ипата?
– Нет…
– Нет? – Рудин напрягся. Если Мошонкина попотчевали свинцом не бандиты Ипата, значит, объявился третий претендент на господство в пустошах. – Тогда кто же?
Мошонкин зажмурился. Проговорил через силу:
– Тебя,
Доктор протер лоб раненого тряпицей, смоченной в уксусе.
– Не бери дурного в голову, Андрюша. Матросский совет меня не пугает, и тебя он должен волновать меньше всего.
Через минуту Мошонкин снова впал в забытье. Доктор же вернулся к записям. Зачеркнул там, дописал здесь, поставил пару клякс. Работа не спорилась, мысль не шла. Лексика была невыразительной, из-за чего повествование казалось плоским и пресным.
«Почему мы мешаем друг другу жить?» – написал Рудин на чистом листе. Риторический вопрос подчеркнул волнистой линией. Получился заголовок.
«Владислав Купелин – штурман. Математик и астроном. С каждым днем он всё больше отстраняется от общественной жизни Поселка. Порой мне кажется, что ему на всё наплевать. Купелин смастерил телескоп и ночи напролет смотрит на звезды. Однажды он показал мне Землю. Оказалось, что планета, на которой мы родились, божественно красива. Земля – это сапфир, плывущий среди холодных и колючих звезд. Я горд тем, что мои беззаботные годы – мое детство, отрочество и юность – минули на Земле. Я теперь понимаю, что это был подарок небес.
А еще Купелин тратит много времени на изучение двух лун Марса. Оказывается, они все-таки есть! Более того, на Земле об этой парочке известно довольно давно, открыты обе луны в семьдесят седьмом году прошлого века неким американцем. Просто спутники столь невелики, что не имеют видимого с поверхности планеты диска. Мы часто смотрели на небо, но нам в головы не могло прийти, что две непоседливые звездочки – одна из которых совсем маленькая, а вторая – разлапистая и вроде как угловатая – на самом деле луны.
Я тоже глядел в телескоп на эти небесные тела. Зрелище плывущих в космосе темных бесформенных глыб оставило у меня тягостное впечатление. Их повернутые к Марсу стороны были искорежены ударами метеоритов, посечены бороздами малопонятного происхождения. Скорее всего, борозды были делом рук хозяев или иных существ, освоивших космические полеты. Эту догадку косвенно подтверждали и руины, обнаруженные нами на обеих лунах.
Сергей Зуров – мичман. Пришел к пирамидальной горе в числе большого отряда моряков после того, как мы зажгли сигнальные костры. Хороший парень. Я совсем плохо его знал по службе на «Кречете». В поселке Зуров не чурался тяжелой работы, легко находил общий язык с нижними чинами. Он был против навязанной нам формы управления поселком, однако мнения своего не отстаивал, в конфликты не встревал.
Неужели совет собирается избавиться
Гаврила Багров – боцман. Помню, были времена, когда я его на дух не переносил. Длинный, как стропила, худой, как жердь. Кулаки тяжелые, пудовые. Скольким матросам он вышиб дух этими проклятыми кулаками – вспомнить страшно. Нынче Гаврила не тот, что прежде. Марс изменил его. Марс вообще-то каждого из нас подстругал да подточил на свой лад. Нынче я доверяю Гавриле, как брату. Но поверил ли ему брат-матрос? Или до сих пор видит в кошмарных снах боцманские кулаки?
Пожалуй, среди всех названых персон лишь я обладаю прочной позицией. Я незаменим. Мой студент – Жан-Клод Телье – пока зелен и многого не знает. Одно не слава богу – тяжелые пациенты умирают друг за другом. Прямо злой рок какой-то… Заживо сгнил Северский, слепой Егорка скончался от кровоизлияния в мозг. Смерть обожаемого всеми певца и балагура до сих пор припоминают мне за глаза, да и в глаза тоже. И Мошонкину мучиться не долго придется. Каждому из них досталось сполна, – забрось на Марс бригаду профессоров с вагоном самого современного хирургического оборудования, я бы не удивился, если бы и они не справились с лечением столь сложных травм. Но как растолковать это матросскому совету?
С каждым днем в нашем маленьком человеческом мире что-то необратимо меняется. И я уже не знаю, что именно нам нужно. Кроме того, я потерял способность предвидеть события даже на день вперед. Я начинаю всерьез бояться совета. Всякий матрос сам по себе – рубаха-парень, молодчага и храбрец. Но когда они собираются вместе… Словно просыпается некий коллективный разум. Этот разум враждебен, и матросы – его носители, его нейроны и синапсы – не осознают, насколько враждебен им самим… этот разум самоубийцы.
Сегодня я, бывший судовой врач Павел Тимофеевич Рудин, навещу избу матросского совета и непременно выясню, где скрыт корень наших бед».
На поселок опустились сумерки. Очертания изб, редких деревьев и общипанных кустов пьяной ягоды скрылись в красно-серой мгле. Рудин завязал лицо клетчатым платком. Прикрыл глаза рукой и пошел к избе матросского совета, в окнах которой всегда горел свет: члены президиума ночи напролет резались в карты и потягивали условно ядовитую настойку из пьяной ягоды.
Где-то за скалами, что широким кольцом окружали низину, бушевала песчаная буря. До поселка долетали злые завывания: Марс настойчиво стремился дотянуться пылевыми щупальцами до поселка людей, дабы выжечь, вытравить, высушить чужеродный нарост на своем красно-черном теле.
Было холодно, словно в разгар зимы, только вместо снега крыши и огороды припорошила ржавая пыль. Чахлая поросль, пробившаяся кое-где из чернозема, теперь наверняка обречена. Увы! Доктору так хотелось посмотреть, выйдет ли толк из зерен пшеницы, которые они посеяли с великой надеждой на урожай! Увы и увы!