С аквалангом в Антарктике
Шрифт:
Разговоры о косатках прямо преследовали нас, их приходилось вести буквально каждый раз, когда в помещении Антарктической экспедиции заходила речь о наших планах. Правда, к этому времени на зарубежных станциях уже были сделаны первые погружения, но они были немногочисленны и серьезных научных результатов еще не было опубликовано. В Советской Антарктической экспедиции ничего подобного еще не проводилось, опыта спусков под воду в Антарктике у нас никто не имел, а мы должны были выполнить большую научную программу.
Подготовка к экспедиции пока находилась в бумажной стадии: совещания, заседания и обсуждения многочисленных документов следовали друг за другом, так что вскоре и у нас, и у А. П. Андрияшева уже накопились толстые папки с перепиской. Хотя официально никто не выступал с серьезными возражениями против намеченной программы, однако недоверие очень часто проявлялось совершенно явственно. Несмотря на все документы, вопрос о включении нас в состав Антарктической экспедиции оставался открытым, а отношение к нашим работам как к чему-то несерьезному, какой-то эксцентричной затее, сопровождало нас до тех пор, пока мы не начали спускаться в Антарктике, вблизи Мирного. Пока же до этого было далеко, нужно было позаботиться о необходимом снаряжении, о том, как добиться безопасности погружений и, что много сложнее, продумать, какая организация работ окажется наилучшей в условиях Антарктиды. Кое в чем нам помогли советом те, кому уже приходилось бывать на южном материке, но большую часть работ следовало планировать впервые.
Мы чувствовали себя не слишком уверенно, но в ответ на все вопросы заявляли с апломбом, что:
1) погружения под лед вполне возможны,
2) косаток в Антарктике, прежде всего, вообще нет, для человека же они совершенно безопасны, так как не проявляют на него пищевой реакции.
Однако в этом мы сами не были убеждены. Особенно быстро уменьшалась наша уверенность, когда мы разглядывали скелет косатки в Зоологическом музее: 48 острых зубов, каждый длиной в 20 сантиметров, глотка, в которую может пролезть лошадь, грудная клетка, точно остов небольшого судна. «Н-да…» — только можно было сказать, но о том, какое внушительное впечатление это зрелище произвело на нас, мы предпочитали помалкивать. Это было нетрудно, учитывая, что от антарктических косаток нас отделяло 14 000 километров. Во всех случаях мы ссылались на то, что опасность морских хищников для водолаза всегда сильно преувеличивают, к тому же у нас будет специальный ультразвуковой излучатель, который испускает в воде колебания высокой частоты. Существование такого современного устройства было нашим главным козырем во всех разговорах. Правда, именно нам и предстояло выяснить, отпугивают ли ультразвуковые колебания косаток, но мы об этом обычно не упоминали.
Мы были уверены, что действительно сможем работать в Антарктике и готовы ехать туда хоть завтра, но решение о включении наших работ в план экспедиции должны были принять не мы. Два человека сыграли особую роль в том, что мы все же попали в Антарктику. Известный полярник и начальник всей Антарктической экспедиции Е. С. Короткевич не раз помогал нам найти выход из самых трудных положений, а А. П. Андрияшев поддерживал нас как только мог; казалось, даже разговоры о косатках не произвели на него впечатления.
В начале лета, хотя нужное решение все еще не было принято, началась подготовка оборудования. Мы твердо решили, что в экспедицию следует брать только полностью готовое и проверенное снаряжение. Такое решение принимается почти перед любой экспедицией, но мне ни разу не приходилось видеть, чтобы оно было выполнено, мы тоже не оказались исключением. Правда, значительная часть оборудования постоянно использовалась при погружениях в Баренцево море, и его не нужно было специально готовить, достаточно было упаковать в ящики.
Много затруднений возникло с аппаратурой для подводной фотосъемки: ее нужно было довести до полной надежности и потребовалось два месяца испытаний, доделок и исправлений, пока это снаряжение не стало более или менее соответствовать нашим требованиям. Специально для экспедиции предстояло сделать систему подводного освещения, так как никто не знал, темно или светло под антарктическим льдом. Подобным оборудованием нам раньше не приходилось пользоваться, готово оно было в самый последний момент и так и поехало в экспедицию ни разу неиспытанным. Нам повезло: подводное освещение не понадобилось. Восемь ящиков с невероятно тяжелыми аккумуляторами и кабелями совершили путешествие и после многих перегрузок, ни разу не вскрытые, благополучно вернулись назад. Выражения, которые так и сыпались на эти ящики, — а нам пришлось не раз грузить, выгружать и перетаскивать их с места на место — были чрезвычайно картинны.
В начале августа более шестидесяти ящиков с оборудованием было запаковано и отправлено в Ленинград, откуда отходило судно Антарктической экспедиции. Для того чтобы использовать снаряжение, достаточно было их открыть: все уложили так, чтобы ничего не нужно было искать, перекладывать, подгонять и регулировать, Вскоре наш багаж еще пополнился: получили стационарное водолазное оборудование с ручной помпой. Оно предназначалось лишь на тот случай, если все наше автономное снаряжение — акваланги и компрессоры — выйдет из строя. К счастью, этого не случилось, и помпы, водолазные рубахи и шлемы проплавали всю экспедицию на борту «Оби».
В середине сентября все участники собрались в Ленинграде. Подготовка шла полным ходом. Стало ясно, что в Антарктическую экспедицию удастся включить трех человек. Я, научный сотрудник Мурманского морского биологического института АН СССР, занимался подводными гидробиологическими работами уже около пяти лет. Я отвечал за организацию работ и проведение погружений, а в некоторых документах фигурировал и как начальник нашей группы. Правда, при спешной подготовке к отплытию официально меня начальником так и не назначили, но для нас это большого значения не имело. Заставлять работать никого не приходилось, наши отношения были скорее товарищескими, никаких приказов, формальных распоряжений не было и в помине. Была установлена полная свобода выражения мнения, а большинство решений принималось демократическим путем. Обычно каждый занимался одним определенным разделом работ и должен был сам себе приказывать. Когда же приходилось делать общее дело, то сначала обсуждали работу, а потом брались за нее. Правда, считалось, что в спорных вопросах право принимать решение принадлежит мне (и это часто бывало не слишком приятно), но такое случалось редко. Вторым в нашей группе был Саша Пушкин, который около двух лет работал вместе со мной. Это очень сильный и полный, если не сказать толстый, человек, что среди подводников большая редкость. Когда-то он учился в институте физкультуры и поэтому или по каким-то другим причинам при погружениях обычно находился под водой заметно дольше, чем все остальные известные мне аквалангисты. Третьим был Женя Грузов. У всех перед отъездом было немало работы, но Женя был самым занятым из нас: отплытие антарктической экспедиции предполагалось 15 октября, а на 13-е была назначена защита его кандидатской диссертации. К тому же он оказался единственным среди нас сотрудником Зоологического института, а этот институт должен был выдать нам немало оборудования. Получить его мог только Женя.
Мы выписывали со складов снаряжение, и при этом произошел довольно забавный случай. Составленный список, в частности, включал: свитера шерстяные водолазные — 4; рейтузы шерстяные водолазные — 4; подшлемники водолазные — 3; ножи водолазные — 3; гробы водолазные — 3 и т. д.
Нужно пояснить, что зоологи называют гробом герметически закрываемый металлический ящик, в котором в спирту или формалине хранятся собранные животные и растения. Определение «водолазный» попало сюда по ошибке, так как перед этим сплошь перечислялось водолазное имущество.
Этот список мы понесли на подпись к заместителю директора Зоологического института. Увидев в списке водолазные гробы, да еще в количестве, точно соответствующем числу участников экспедиции, он изменился в лице и тотчас вычеркнул их, буркнув себе под нос: «Гробы вам не понадобятся». Он явно представил себе не ящики для хранения коллекций. В последних числах сентября мы уже целиком переключились на Антарктическую экспедицию. Заняты были с утра до вечера. Дело усложнялось еще тем, что мы не были освобождены от обязательных экспедиционных работ. Приходилось и связывать бревна в пакеты для погрузки, и грузить продукты, и маркировать грузы, да много было и других, иногда самых неожиданных дел. Порядка при этом было немного. Антарктическая экспедиция еще только собиралась и укомплектовывалась, начальники и подчиненные часто не знали друг друга в лицо, и это затрудняло организацию дела. Много оставалось и своих забот: Жене следовало еще закончить курсы взрывников, мне — получить права на работу со сжиженным горючим газом. Немало времени занимали консультации с различными специалистами, так или иначе заинтересованными в работе Антарктической экспедиции. Каждый из них просил выполнить какие-либо свои, особенно интересные и важные работы, и намеченная программа все расширялась и расширялась. Чего только не было предложено — от сбора тюленей для Зоологического музея до определения теплоустойчивости мускульной ткани тропических рыб, что следовало сделать во время захода в африканский порт. Некоторые поручения были персональными: так, Пушкин должен был собрать вшей с антарктических тюленей. Даже если бы вся антарктическая экспедиция только и занималась биологией, ей и то не пришлось бы сидеть сложа руки. Правда, утвержденная программа-минимум включала немного работ, но кроме того имелась еще толстая папка с необязательными, но не менее интересными и важными планами и заданиями.