С аквалангом в Антарктике
Шрифт:
На следующий день самолет доставил нас в Мирный. Сани, на которых были наши грузы, медленно двигались туда же.
Мирный был переполнен. Станция, на которой нормально зимует около шестидесяти человек, теперь вмещала больше двухсот полярников двух экспедиций. Жилые комнаты были сплошь заставлены раскладушками, на них же спали во всех сколько-нибудь пригодных для этого помещениях, часто вовсе не предназначенных для жилья. Нас временно поселили в балок — передвижной домик на санях. Отряду Федорова предстояло отправиться в нем в глубь Антарктиды для радиолокационного измерения толщины льда. Пока отряд состоял из двух человек; нельзя сказать, чтобы они обрадовались нашему появлению — в балке нужно было устанавливать аппаратуру. Впрочем, пока еще она находилась на «Оби», в том самом трюме, где после аврала все стояло вверх дном. Мы могли быть спокойны: в ближайшие дни аппаратура там и останется и выселяться не придется.
В тот же день караван тракторов и саней с самыми различными грузами, в том числе и с нашими ящиками пришел в Мирный. Началась разгрузка. Во всех этих операциях тяжелее всех, безусловно, приходилось трактористам. Под ослепительным, обжигающим кожу солнцем они должны были делать рейс за рейсом, каждый из которых в оба конца часто длился больше суток, да еще трактора то и дело так проваливались в снег, что высовывалась лишь выхлопная труба да верхняя часть дизеля. Лица трактористы бинтовали, чтобы уберечься от солнечных ожогов, глаза, как впрочем, все в Антарктиде, защищали темными очками. За весь рейс они могли немного отдохнуть только на «Оби», пока грузы из трюмов выгружали на сани. Да, разгрузка была нелегким испытанием для людей и техники транспортного отряда.
Гораздо легче шла разгрузка саней в Мирном. Сюда за восьмичасовую смену никогда не приходило больше четырех саней, а бывало и так, что их совсем не было. Многочисленные и тяжелые грузы нефтебазы, минуя Мирный, шли прямо на небольшой остров Строителей в двух с половиной километрах от станции. Там их разгружали бригады строителей и монтажников.
О приближении саней к Мирному извещали по радио, и бригада «грузчиков», в которой в лучшем случае было 10–12 человек, справлялась с одними санями примерно за час. Еще на «Оби» были составлены списки трех разгрузочных бригад — тогда они включали около восьмидесяти человек, причем в них не входили сотрудники сезонных отрядов, так как время их пребывания в Антарктиде очень ограниченно и к работе нужно было приступать немедленно. Однако теперь, в Мирном, в этих бригадах, как ни странно, осталось немногим больше 30 человек и почему-то туда попали все сезонники, в том числе и мы. Впрочем, на этот счет в Мирном даже сложилась поговорка: «Один грузит, а десять из-за углов смотрят». Не то чтобы разгружать было трудно, но разгрузка отрывала от дела, а то, что ею занималась всего пятая часть полярников, казалось несправедливым. Я поинтересовался у главного инженера, в силу каких обстоятельств разгрузка проводится именно так. «Видите ли, — ответил он, — наши люди передают дела, знакомятся с условиями работы». Так оно, конечно, и было, но я все же так и не понял, почему передающие дела не могли выйти на свежий воздух из душных комнат, где они, окутанные облаками табачного дыма, корпели над многочисленными актами передачи, и разгрузить одни, другие сани. Это ничуть не повредило бы ни работе, ни им самим. Так или иначе, спорить на эту тему было бесполезно, и следовало подумать о том, как лучше использовать 16 часов, свободных от выгрузки. Мы решили сделать все от нас зависящее, чтобы возможно скорее начать первые спуски и выяснить, существует ли сам предмет нашего исследования, иначе говоря, населено ли вообще дно на доступных нам глубинах. Ради экономии времени сил не жалели, и спустя всего два дня компрессор для зарядки аквалангов был собран и запущен, остальное оборудование распаковано и тоже подготовлено к работе.
Предстоял важный шаг — выбор места для первых погружений. План был составлен еще в Ленинграде, но мы скоро увидели, что он нуждается в больших поправках. Далеко не везде можно было проехать, местами лед прорезали трещины, непроходимые для машин. У некоторых островов лед покрывали снежные заносы толщиной до нескольких метров. Решили остановиться на острове Строителей. Пока не окончилась разгрузка, некому и не на чем было возить нас к месту работы, а на этом острове строили нефтебазу, туда каждый день ездили рабочие и возили грузы. Таким образом, попасть туда было нетрудно. Второй вариант — погружаться прямо рядом со станцией — мы отвергли, решив отложить это на время, когда по льду уже нельзя будет ездить на вездеходах и не останется ничего другого, как погружаться в этих местах. На острове Строителей, к тому же, взрывали скалы для оснований нефтехранилищ, и взрывники охотно согласились проделать во льду отверстие для спусков.
Однажды, после ночной разгрузки, мы взяли легкие нарты (таскать их вместо собак предстояло нам самим), бур для льда, лот, карту и вместе с рабочими поехали на остров Строителей. Первую лунку решили пробить над глубиной 10–15 метров. Выбрали по карте подходящее место и начали бурить. Это оказалось нелегко, бур то увязал в мокром льду, то спотыкался о прослойки прочного стекловатого льда, твердого и плотного. Наконец, бурка была готова, толщина льда оказалась 220 сантиметров. Стали измерять глубину — лот легко, метр за метром, уходил вниз, вытягивая шнур, и даже на глубине 40 метров мы не достали дна. По карте в этом месте должно было быть 8—10 метров, разница была великовата. Подойти еще ближе к берегу было нельзя, остров окружали мощные снежные наносы. Перебрались на новое место, начали все сначала, глубина оказалась 34 метра — многовато для первых спусков. Глубины на карте сильно отличались от действительных, но так как мы находились почти рядом с берегом, в этом не было ничего невозможного — едва ли гидрографическое судно подходило сюда. Только на шестой раз нашли глубину 12 метров. На следующий день приступили к взрыванию льда. Иван Федосеевич Кулик, опытный взрывник, был настроен благодушно и считал, что изготовление лунки диаметром метра в полтора займет не больше получаса. Мы тоже так полагали. Пробурили во льду четыре отверстия на глубину около полуметра, Иван Федосеевич заложил в них аммонитовые шашки, присоединил детонаторы и провода. Грянул взрыв, фонтан льда и снега взлетел в воздух. На месте взрыва дымилась воронка глубиной около полутора метров, до воды, следовательно, оставалось еще сантиметров семьдесят. Взрывник был очень недоволен таким результатом, принес мешок тола и бросил его в воронку. Взрыв теперь был гораздо сильнее, облако черного дыма, осколки льда и копоть взлетели в воздух широким веером. Вслед за тем из лунки вырвался водяной вал, который затопил все вокруг. Мы поблагодарили Ивана Федосеевича, и он удалился, очень довольный.
Подойдя к краю воронки, мы увидели, что благодарить-то, собственно говоря, было не за что. Огромное отверстие, больше четырех метров в диаметре, на глубину полутора метров было заполнено битым льдом, и все это нам предстояло вычистить, прежде чем можно было бы погружаться в воду. На наше счастье, было очень тепло, и мы, раздевшись до рубашек, приступили к чистке. Добавим несколько слов в оправдание Ивана Федосеевича: он действительно опытный взрывник, а рвать лед так, чтобы всегда получалась небольшая, не забитая льдом лунка, очень трудно. Прочность льда меняется не только с его толщиной, но и в зависимости от кристаллической структуры, а она, в свою очередь, зависит от возраста льда, температуры и еще от множества причин. Позднее мы имели возможность убедиться, что одного способа взрывания, пригодного на все случаи, скорее всего вообще не существует. Так или иначе, очистку нужно было обязательно закончить в тот же день, иначе за ночь обломки льда могли снова смерзнуться в сплошную массу. Вокруг нас, с интересом следя за работой, собрались строители с острова: вездеход в Мирный что-то запаздывал. Мы как раз вытаскивали самые крупные ледяные обломки. Рабочие доверительно сообщили нам, что гидролог, расчищая с вои лунки, льдины такого размера вытягивает трактором. Трактора под рукой не было, и пришлось обойтись без него. Наступления ночи мы могли не бояться: в это время года здесь круглые годы светло. Все же к вечеру успели очистить лунку и к ужину вернулись.
На другой день на попутных санях подвезли снаряжение и вблизи лунки поставили палатку. Вообще-то нужно было бы установить теплую арктическую палатку с каркасом или поставить у лунки балок, но пока мы не знали, стоит ли постоянно работать на данном месте, и для первого раза ограничились обычной тонкой четырехместной палаткой. Дни стояли необычно тихие и теплые, и нам казалось, что так будет всегда. Организация лагеря и окончательная очистка лунки заняли еще день. Не терпелось узнать, что же делается на дне, и я, натянув шлем, опустил лицо в воду. К моему большому разочарованию, я не увидел ровно ничего: слишком светло было наверху и темно под водой.
И вот утром 16 декабря мы вновь были на острове. Вместе с нами приехал врач Мирного, Валерий Михайлович Леонов, милейший человек и страстный кинолюбитель. Он сам спускался в акваланге в Черном море, и первое погружение в Антарктике было для него, конечно, очень интересным. Думаю, однако же, что его появление объяснялось не только этими причинами. Во всяком случае, в руках у него был сверток с медикаментами и хирургическими инструментами.
Было довольно холодно, около —9°, с материка дул пронизывающий ветер. Лунка за ночь покрылась толстой коркой льда, но ее оказалось нетрудно вычистить. Все это нас не пугало, на севере приходилось надевать снаряжение в снежном доме и спускаться при морозе 16° и сильной пурге. Правда, в палатке было хуже, чем в снежной хижине, — тесно, холодно и неуютно, и мы поспешили поскорее натянуть шерстяное белье и скафандры. Резиновые перчатки от мороза сделались совсем жесткими, и я засунул обе пары — свою и Сашину — себе на живот. Они постепенно согрелись там и к тому моменту, когда их нужно было надевать, снова стали мягкими и гибкими. В прошлый раз я спускался первым, и теперь право стать первым человеком, увидевшим дно моря Дейвиса, принадлежало Пушкину. Я приготовился встать на страховку и поверх скафандра натянул еще меховой жилет и штормовую куртку.
Саша исчез под водой. Некоторое время вода в лунке еще бурлила от пузырей выдохнутого воздуха, потом и они исчезли: Пушкин подо льдом отошел в сторону от лунки. Нас связывали теперь только капроновый конец и кабель, но я отчетливо слышал по телефону дыхание водолаза, и это очень успокаивало. Нетерпение мое было велико: в эти несколько минут выяснялось, правильны ли были наши планы, не зря ли мы пришли сюда, почти за 15 000 километров от дома. Медленно тянулись минуты, кабель постепенно уходил в прорубь, но ни это, ни успокоительный шум дыхательного автомата в наушниках — ничто не могло сообщить мне хоть какие-нибудь сведения о том, что видит водолаз под водой, всего лишь в 15–20 метрах отсюда. Я не выдержал и нарушил неписанное правило, согласно которому по телефону передаются только сигналы, имеющие прямое отношение к спуску; думаю, что в таких исключительных обстоятельствах это было простительно. «Есть ли жизнь?» — спросил я в микрофон. «Полно ежей, звезд, актиний», — пришел ответ. Все было ясно, и беспокойство моментально сменилось острым желанием оказаться под водой и увидеть все своими глазами.
Не прошло и пятнадцати минут с начала спуска, как я услышал: «Выбирай кабель». Я удивился: выходить из воды, если только все в порядке, было еще рано. Вскоре Саша появился в лунке, высунул голову и снял шлем. По его сияющему лицу было сразу видно, что никаких неприятностей не произошло. «Здесь всего полно, можно начинать работать». Очень хотелось расспросить его подробнее, но эти разговоры следовало отложить до того времени, когда Пушкин окончательно выйдет из воды. Наша работа всегда начинается с тщательного осмотра дна и сбора наиболее распространенных животных и растений. Я подал Саше скребок и сетку для сбора животных, надел ему шлем, и он снова исчез под водой.