С аквалангом в Антарктике
Шрифт:
Императорский пингвин, безусловно, очень своеобразная и необычная птица. В каком-то смысле он является символом Антарктики так же, как лев соответствует Африке, а кенгуру заставляет вспомнить об Австралии. У каждого, кто хоть раз видел императорского пингвина в его родной Антарктике, это зрелище надолго останется в памяти.
Следующий день вновь оказался выходным — началась пурга. Она была не особенно сильна, но видимость упала до нескольких сотен и даже десятков метров. Мелкие скалистые островки вблизи Мирного скрылись в туче крутящегося снега, и кругом не было видно ничего, кроме вихрей метели. Передвижение вне станции было прекращено, а так как у нас уже все было готово к работе, оставалось только отдыхать и ждать, когда же прекратится ветер.
Первый этап работ подошел к концу. Бесконечные обсуждения, организация экспедиции, сборы, долгий переход через все широты, первые неуверенные погружения остались в прошлом. Все это делалось для одного решительного момента, и теперь этот момент наступал. Задачи, стоящие перед нами, стали ясными и определенными. Начинался второй, самый ответственный этап экспедиции — полевые подводные работы. Перед началом регулярных погружений не мешало как следует отдохнуть, и мы со спокойной совестью разлеглись на койках и провалялись целый день.
К утру пурга прекратилась. Свежий снег покрыл все вокруг, засыпал мусор, и Мирный, казалось, умылся и нестерпимо сверкал под лучами солнца. Исключительно прозрачный воздух в Антарктиде почти не поглощает свет, а блестящая поверхность снега и льда вновь отражает его, поэтому освещенность летом здесь чрезвычайно велика, свет настолько силен, что слепит даже через темные очки.
Мы быстро собрались, и вскоре я уже сидел в нашем балке, а трактор медленно тянул его к острову Строителей. Саша поместился рядом с водителем и указывал путь. Балок не имеет рессор, и пока мы двигались по неровной дороге из Мирного, все внутри дергалось и подпрыгивало сильнее, чем на «Оби» во время самого жестокого шторма. Я должен был удерживать многочисленные предметы снаряжения, которые, казалось, взбесились и по своей воле носились по всему крошечному помещению. Наконец стало спокойнее. Выехали на ровный морской лед, движение почти перестало ощущаться, балок лишь легко покачивался на едва заметных неровностях, точно мы снова плыли на нашем корабле по бескрайнему морю; но на этот раз путешествие было недолгим.
Прошло немногим больше часа, и наша лаборатория расположилась рядом с лункой. Лед, достигавший двухметровой толщины, был очень прочен, и мы установили балок всего метрах в пяти от проруби. Это было очень удобно, водолаз не тратил время и силы на хождение к месту спуска. За три дня лунка вновь покрылась льдом толщиной около 10 сантиметров; мы подпилили лед у краев и, расколов его на крупные куски, вытащили наверх. Теперь можно было приступать к работе. От телефона решили отказаться: он, правда, успокаивал страхующего, но зато мешал водолазу передвигаться под водой и вообще был не слишком нужен, так как сигналы мы могли передавать по спусковому концу. Поэтому отключили телефон, сняли кабель и ограничились тонким капроновым плетеным концом.
Начали с изучения обитателей льда. Саша опустился под воду и снизу воткнул в слой ледяных игл специальный прибор — зубчатый водолазный дночерпатель, острый край которого напоминает пилу. Вращая аппарат, он погрузил его в лед до сплошного слоя, замкнул, и первая проба подледной жизни была собрана. Затем, вытащив ее на поверхность, мы переложили лед в ведро. Чтобы получить достоверные данные, нужно довольно много проб, и эту работу пришлось повторять снова и снова. Когда получасовое погружение подошло к концу, у проруби стояло семь ведер, в каждом из которых лежала проба льда.
Мне предстояло уточнить на дне места сбора количественных проб. Чтобы выяснить количество донных обитателей, на грунт укладывают рамку размером в 0,25 или 1 квадратный метр. Животных, оказавшихся внутри рамки, тщательно отделяют острым скребком и переносят в специальную сборочную сетку, которую плотно закрывают. Оторванные от грунта мелкие животные очень легко расплываются во все стороны, и полностью собрать их даже с такой небольшой площади, как 0,25 квадратного метра, гораздо труднее, чем может показаться с первого взгляда. Ценность количественных проб состоит не только в том, что они позволяют определить, сколько животных на дне моря: в них попадает множество мелких, часто почти микроскопических организмов, которых водолаз под водой просто не замечает и которые лишь случайно оказываются в выборочных, качественных сборах.
Я спустился вниз и стал тщательно осматривать дно; впечатление было почти таким же сильным, как и при первом погружении, но теперь я замечал гораздо больше животных: вот на малой глубине растут кустики гидроидных полипов, животных, родственных пресноводной гидре, из тонких полупрозрачных трубок выглядывают венчики розоватых щупалец; кое-где на дне лежат кустики красной водоросли — филлофоры, они никак не прикрепляются к грунту, а это возможно только в совсем спокойных водах. Но больше всего водорослей было на морских ежах, некоторые из них таскали на себе целую клумбу. Среди ежей и гидроидов ползали по дну голожаберные моллюски, большие, почти в ладонь, удивительно яркого белого цвета. Они попадались в основном на мелководье, где было довольно темно, и, казалось, испускали яркий фосфорический свет.
Все эти животные образовывали четыре зоны. У самого берега располагалась зона, где дно было покрыто мохнатым ковром мельчайших диатомовых водорослей и массой мелких витых моллюсков. Глубже тянулась зона, где встречалось много гидроидов, морских ежей, небольших морских звезд — здесь разнообразие животных было уже гораздо больше. Крупные кусты мягких кораллов покрывали отвесный склон так густо, что между ними трудно было различить животных, обитающих на поверхности скал, — эта была следующая зона. И наконец, на глубине около 30 метров на ровном грунте снова встречались морские ежи, а наклонные скалы заселяли поразительно разнообразные губки, кораллы и гидроиды. В каждой из этих зон следовало собрать по три-четыре количественные пробы.
Закончив осмотр и прикинув, где расположить площадки для сбора, я поплыл к берегу, чтобы подробнее изучить мелководье. Неожиданно заметил, что впереди что-то белеет. Оказалось, что это стена, состоящая из полупрозрачного сероватого льда, из-под которого чуть просвечивало скалистое основание. Стена отвесным каскадом опускалась на глубину около 10 метров, местами на ней росли тонкие и изящные ледяные кристаллы. Как это ни странно, она была населена: прямо на льду сидели вездесущие ежи и морские звезды. Ледяная стена в окружении темных скал, покрытая яркими морскими животными, была удивительно красива. До сих пор мне не совсем понятно, как она могла образоваться. Все скалы вокруг были покрыты отдельными ледяными кристаллами, но больше нигде не было видно ничего подобного. Быть может, пресная вода стекала с острова в море именно в этом месте.
Конец погружений был только началом настоящей работы. Наш балок превратился в лабораторию. Убрав скафандры, мы расставили посередине стол, на нем разложили пинцеты, надписанные и ненадписанные этикетки, поставили кюветы, весы, бинокулярные лупы, распаковали пробирки, банки самых разных размеров, большие цинковые ящики (те самые гробы), в которые мы складывали особенно крупных животных. Когда осторожно растопили образцы льда, на дне образовался тонкий зеленый осадок диатомовых водорослей, над ним плавали мелкие, длиной в несколько миллиметров и меньше, рачки амфиподы и копеподы. Лед совсем не был безжизнен, каждая проба была собрана всего с 1/30 квадратного метра, в некоторых насчитывались десятки рачков и немало водорослей. Лед, оказывается, совсем не был прочной крышей, которая мешает развитию жизни на глубинах, наоборот, жизнь, кишащая во льду, — это первое, возможно, основное звено, которое дает начало всем остальным животным и растениям, населяющим толщу воды и морское дно. Осторожно отфильтровали воду, перенесли водоросли и рачков в специальные фиксирующие жидкости. Для сохранения биологических сборов применяются в основном два вида фиксаторов — разбавленный формалин и спирт. Не всех животных можно хранить в формалине: он растворяет скелетные образования, содержащие кальций, например, тонкие раковины: точно так же и спирт не всегда пригоден, он обесцвечивает водоросли и животных, ткани в нем сильно сжимаются. Иногда, если предполагается особенно тщательное исследование собранных организмов, изготовление срезов для рассматривания под микроскопом, пользуются специальными жидкостями, содержащими сулему, пикриновую кислоту, четырехокись осмия и другие сильные яды, которые моментально убивают ткани и сохраняют их без последующих изменений. Примерно так же, как обитателей льда, обрабатывали и животных, найденных на дне. Сначала сборы из одной пробы складывали в большую эмалированную кювету, затем разбирали животных и аккуратно раскладывали их в банки и пробирки — червей к червям, моллюсков к моллюскам и т. д. Каждая из этих емкостей была наполнена спиртом или формалином, в зависимости от того, что «любят» находящиеся в ней животные, и снабжена этикеткой, в которой точно указывалось место сбора, глубина, фамилия сборщика и другие сведения. Кроме того, все это записывалось в специальный журнал. Точное определение животных и растений, подсчет и взвешивание предстояло делать в Ленинграде, но и для того, чтобы материал добрался туда в хорошем состоянии, требовалось потратить немало времени и усилий, так что разборка занимала много больше времени, чем погружения, и часто мы заканчивали ее уже поздно вечером. Проще и быстрее шла обработка качественных сборов, из которых сохраняли только тех животных, которые не были представлены в количественных пробах. Не нужно было следить, чтобы все животные, включая самых мелких, были полностью выбраны и зафиксированы, а это очень упрощало дело. Поэтому мы, как только сделали довольно много полных количественных сборов, при погружениях стали часть времени отводить на качественные пробы: это было интереснее и освобождало время при разборке.