С аквалангом в Антарктике
Шрифт:
Карта, которой мы теперь не особенно доверяли, показывала, что дно очень быстро падает до глубины более 100 метров. Просверлили двухметровый лед и смерили глубину — 20 метров. Это показалось нам многовато, и мы проделали новое отверстие ближе к берегу — снова 20 метров. Делать было нечего, начали сверлить углубления для зарядов. Стефан авторитетно сообщил, что сверлить глубоко не нужно — взрыв сам проложит себе дорогу. Мы, основываясь на опыте предыдущего взрыва, считали, что сверлить следует почти насквозь, но в конце концов взрывником был Стефан, к тому же сверлить мелко куда легче. Стефан, скрупулезно соблюдая все правила, отогнал нас метров на триста, привязал к трем палкам взрывчатку и детонаторы, осторожно закопал их в лед, так что в целом на подготовку взрыва ушел целый час. Наконец взрыв произведен, мы подошли к дымящейся лунке и тут-то всю уверенность Стефана сняло как рукой — во льду чернела небольшая воронка, глубиной в метр и шириной в полтора. Почесав в затылке, решили, что уж второй-то взрыв пробьет лед, но после него воронка только стала пошире и поглубже, в трещины снизу сочилась вода. Стефан потерял остатки своего апломба. Выходов было два: либо пробурить глубокие шпуры в новом месте, либо заложить прямо в яму еще взрывчатки. Второе, конечно, было куда проще, поэтому так и решили сделать. Очередной взрыв, облако водяной пыли, фонтан обломков — и на лед выкатилась волна воды. Лунка, правда, слишком большая и вся забитая ледяным крошевом, была сделана. Но в ящике осталось еще несколько толовых шашек — почему бы с их помощью не выбросить часть льда из лунки, не облегчить себе работу по расчистке? Шашки были уложены в кстати подвернувшийся мешок и опущены в воду. Грянул четвертый взрыв, и мы увидели, как по льду побежала волна высотой почти в полметра. Самое удивительное, что лед гнулся, но не ломался. Наша лунка снова являла печальное зрелище: лед вокруг был расколот трещинами, на месте отверстия, пусть заполненного битым льдом, теперь виднелись только сдвинувшиеся вплотную огромные ледяные глыбы. Очистить это редкостное произведение взрывного искусства было неизмеримо труднее, чем сделать новую лунку. Тол кончился, и оставалось одно: идти в Мирный за новой порцией взрывчатки. Так и сделали.
К счастью, вездеход был уже починен. Вскоре после обеда он повез рабочих и руководителей экспедиции на строительство нефтебазы, а заодно подбросил и нас вместе с новым ящиком тола к нашему острову. Стефан уже ничего не говорил о своем опыте и послушно помогал нам бурить три глубоких шпура.
Потом он заложил заряды, причем положил столько тола, сколько влезло — он явно опасался новой неудачи. Теперь взрыв пробил более или менее сносную лунку, правда, и она была вся забита ледяным крошевом. Стефан мог бы идти назад, как взрывник он сделал свое дело, однако он предпочел помогать нам расчищать лунку ото льда. После двух часов работы мы сочли дело законченным; лед еще оставался, но его было не так много, чтобы он мог сильно смерзнуться за ночь. И тут, когда мы уже предвкушали недалекий обратный путь и заслуженный отдых, Стефан наконец высказал свои черные мысли. «Не поможете ли вы сделать гидрологический разрез?» — спросил он невинным голоском. Этот разрез гидролог выполняет раз в месяц между Мирным и ближайшим к нему островом Фульмар. Расстояние составляет 1600 метров, через каждые 100 метров нужно просверлить лед, измерить толщину и взять пробы снега, определить высоту снежного покрова и т. п. Стефана тоже можно понять, он оставался единственным гидрологом на станции, а даже просто пробурить лед одному трудно — бур двуручный, рассчитан на работу вдвоем. Измерения на разрезе нужно делать каждый месяц, и никто, естественно, не проявлял особого желания вдобавок к своей работе еще помогать Стефану. Мы тоскливо посмотрели друг на друга, потом впряглись в нарты и потащили их к острову Фульмар. Мирный отсюда казался совсем рядом, там было тепло, сухо и как раз подавали ужин. Мы взялись за бур и с остервенением воткнули его в лед. Бурили вдвоем, третий в это время сначала делал все измерения, а потом блаженно отдыхал, сидя на санях. Если лед попадался толстый, вдобавок с вязкими прослойками, бур то и дело застревал, и сидящий на санях долго парил на седьмом небе, но когда лед оказывался тонким, он чувствовал себя глубоко обиженным. Мы продвигались вперед очень медленно, но все имеющее начало имеет и конец — просверлено последнее, двенадцатое отверстие, и мы, сразу обретя новые силы, бегом несемся прямо в столовую, надеясь, что там для нас оставлен ужин. Так оно и оказалось.
На следующий день, это было 29 декабря, наш балок без всяких приключений переехал на новое место. Мы окончательно вычистили лунку, она была небольшая, всего около 1,5 метра в поперечнике. Первым спускался в этот раз Пушкин. Работа, как всегда, начиналась с одной из самых интересных задач — осмотра дна. Все было готово, и Пушкин скрылся под водой. Веревка уходила вниз медленно, время от времени движение совсем останавливалось; чтобы погрузиться на глубину 20 метров, потребовалось минут десять. Это было странно, ведь обычно спуск даже на большую глубину занимает две-три минуты. Но вот Саша наконец у дна — движения водолаза хорошо передаются по веревке. Тот, кто стоит на страховке, если он сам имеет достаточный опыт, может довольно точно сказать, что делает водолаз внизу. Вот он поплыл, вот нашел что-то интересное, вот собирает пробу, а сейчас остановился и собирается выходить наверх. Вместе с тем, насколько приятно бывает плавать под водой, настолько тяжело стоять на страховке. Мне пришлось спускаться под воду около тысячи раз и видеть еще больше погружений — все они окончились благополучно, но все же я не могу избавиться от беспокойства и нервного напряжения, когда водолаз находится под водой. Аквалангист под водой всегда занят и не чувствует тревоги или страха, тем неприятнее страхующему, которому приходится стоять у места погружений почти неподвижно. Часто думают, что погружения на малые глубины безопасны: если, скажем, водолаз спускается на глубину 3 метра, то и бояться нечего. Это совершенно неверно, опасность стоит рядом при любом погружении и большинство несчастных случаев как раз и происходит при легких и простых спусках, если при этом пренебрегают строгим соблюдением мер безопасности.
Но, хотя я и чувствовал движения Пушкина, то, что он видит под водой, оставалось для меня загадкой. Ждать пришлось долго, больше сорока минут: время, когда погружения были короткими, осталось позади. Наконец веревка дернулась трижды — пора поднимать водолаза. Вот он появился на поверхности, снял шлем. Его рассказ был отрывочен и несвязен, полон ярких образов: «Жестокая лунка… Ледяные ноги… Чернильная тьма… Стена, уходящая в бездну… Большой каньон… Удивительное обилие жизни внизу, вверху очень бедно… Страшная пучина…».
В первой разведке, как правило, участвуют все члены группы: впечатления одного человека под водой бывают очень субъективными, неполными и даже просто ошибочными. Можно проплыть рядом со многими животными, не заметив их, так как поле зрения в маске очень ограничено, или, наоборот, сделать обобщения на основании осмотра небольшого нехарактерного участка. Чтобы впечатления у каждого были самостоятельны, мы при разведке до окончания спусков обменивались мнениями только по самым важным вопросам, имеющим значение для безопасности или организации работы. Поэтому мы тут же поменялись местами, я обвязался веревкой, надел перчатки и акваланг, снял темные очки — все потонуло в ослепительном сиянии. Саша натянул мне шлем, и я опустился в лунку. Вода была красной от остатков взрывчатки и мутной от стекавшей с поверхности льда талой воды, сколько я ни смотрел, ничего не было видно.
Потом чуть обозначились ледяные стенки лунки и черное отверстие, ведущее вниз, и я нырнул туда. Почти моментально оказался в сплошной тьме, лишь наверху слегка просвечивал толстый лед; вниз и в стороны распространялся мрак. Постепенно глаза приспосабливались к переходу от ослепительного сияния к скудному освещению подводного мира, и я начал различать, что нахожусь как бы между ногами ледяного великана: с обеих сторон уходили вниз ледяные колонны, покрытые сплошной шубой кристаллов. Колонны были около метра в диаметре и опускались метра на три ниже поверхности льда. Они казались гигантскими под водой, где все предметы кажутся увеличенными почти в полтора раза. Но вот глаза привыкли к сумраку, внизу чуть обозначились неясные контуры дна, которое находилось на глубине 20–22 метров. Нырнул вниз, перешел на планирование и, взметнув тончайшую пыль, коснулся скал на глубине 20 метров. Ближе к берегу дно поднималось пологими уступами, там было так темно, что ничего нельзя было различить. Наоборот, глубже делалось светлее, и, посмотрев наверх, на лед, я понял причину этого странного явления. У берега лед, покрытый сверху толстым слоем снега, был совершенно темным, лишь кое-где свет пробивался через хорошо видимые трещины. Дальше от берега лед делался прозрачным: снега там не было. Вода была исключительно чистой, далеко вверху, как луна в небе, сияла наша лунка; все же здесь было куда темнее, чем в тех местах, где мы погружались раньше.
На двадцатиметровой глубине я увидел большую, ровную, заселенную морскими ежами площадку. Решив погрузиться глубже, я подплыл к ее краю, Площадка стала круто уходить вниз, здесь ее, точно мох, покрывали заросли гидроидов, и вдруг резко оборвалась.
Дальше падала вглубь отвесная стена, на которой лишь много ниже был заметен небольшой уступ. Стал осторожно погружаться, стена была ровной и гладкой, не за что было даже ухватиться рукой. С глубиной животных делалось все больше и больше, казалось, они поднимаются сюда из пучины, рождавшей жизнь, и покрывают скалу сплошным ковром. Всюду торчали гигантские асцидии, виднелось множество зеленых шершавых губок. Из их тела выдавались желтые конусы — это были выводные сифоны, — другие губки имели лишь один крупный сифон, третьи, казалось, вообще не обладали определенной формой. Колонии губок имели самые причудливые очертания, цвета и размеры. Росли здесь и кораллы, изящные, в форме увитого нежными полипами стержня, горгонарии, огромные мягкие лиловые альционарии. Когда я собрал несколько образцов, сетка сразу стала тяжелой. Осторожно заглянул еще глубже. Передо мной открылось незабываемое зрелище: прямо в бездну уходила отвесная стена, казалось, что море не имеет дна, и здесь, совсем рядом, можно без труда опуститься на какую угодно глубину. Далеко внизу стену покрывали гигантские кувшины, но они были глубоко, видимо, на глубине около 50 метров. Кувшины, размером почти в человеческий рост, смутно белели на фоне черной воды. Это были или огромные губки, или асцидии, и хотя я знал, что подобные губки встречаются на больших глубинах и даже видел их во французском кинофильме «В мире безмолвия», но никогда не думал, что с ними придется встретиться в жизни. Очень хотелось тотчас же погрузиться вниз, но я подавил это желание: такое погружение трудно и опасно, к нему следует подготовиться заранее.
Потом, еще немного полюбовавшись бездной, повернулся и стал медленно подниматься. Попадалось много новых, интересных животных: крупная офиура с диском примерно в 5 сантиметров и подвижными, быстро шевелящимися лучами, новые морские звезды, кораллы, губки. Я снова поднялся на площадку и внимательно осмотрел ее. Кое-где в трещинах лежал черный песок, в него зарылись крупные двустворчатые моллюски с белой, отливавшей перламутром раковиной; рядом лежали хрупкие темно-коричневые морские гребешки и большие хищные морские звезды, которые явно были не прочь полакомиться моллюсками. В целом, однако, животных было немного, и это резко отличало площадку от только что осмотренной вертикальной стены.
Теперь глаза уже привыкли к полумраку и, продвинувшись к берегу, я стал различать отдельные чахлые кустики мягких кораллов. Потом стало совсем темно. На голых камнях лишь кое-где, в лучах пробивавшегося в трещины света, были видны редкие мелкие животные. Собирать пробы здесь предстояло в почти полной тьме, но все-таки хоть что-то можно было различить, а это давало возможность обойтись без электрического освещения. Погружение закончилось, план работ был ясен, можно было выходить наверх.
Первый день на новом месте был удачен и интересен. Мы собирались продолжить работу и в последний день 1965 года, но с утра задула пурга. Она не была особенно сильна и, вероятно, в любой другой день машины вышли бы на лед, но это было 31 декабря и, так или иначе, к нашему острову мы не попали. Вечером вся экспедиция собралась в кают-компании. Одежда была разнообразной — от праздничных костюмов, специально привезенных для подобных случаев, до повседневных кожаных курток. Большинство было радостно возбуждено предстоящей встречей Нового года. Употребление спиртных напитков в Антарктиде очень строго ограничено, и для некоторых это является серьезным лишением, а сейчас предстояло нарушить сухой закон — на столах стояло шампанское и водка. Наши повара тоже постарались к празднику. Однако мы с Пушкиным есть могли, сколько угодно, но не могли пить ни водку, ни даже шампанское — погружаться предполагали уже на следующее утро, а при погружениях, особенно в условиях Антарктиды, лучше не нарушать режим. Таким образом, наше участие в новогоднем празднике было почти символическим.
Уселись. Перед каждым лежал конверт с его фамилией, большинство соседей нашли там только что полученные праздничные телеграммы, в моем оказалась только напечатанная на машинке записка такого содержания: «Дорогой товарищ! Руководство экспедиции поздравляет Вас с Новым годом и надеется, что зимовка не покажется Вам слишком долгой». Все вместе не способствовало праздничному настроению: мысли были далеко от Антарктиды, дома, с семьей. Я не придаю значения поздравлениям, но получить только стандартное пожелание — впрочем, зимовка не входила в наши планы — было как-то не совсем приятно. Как потом выяснилось, телеграммы мои запоздали.