С Бобом и Джерри тропой инков
Шрифт:
Опять возникла проблема с Джерри, но взятка проводнику вопрос решила, а остальные пассажиры, в основном японцы, если и выражали недовольство, то на таком плохом английском, что их никто просто не мог понять. Наоборот, единственная испанская пара из Барселоны, с которой мы тут же наладили дружеские отношения, была от рыжего терьера в восторге. Особенно сеньора Пилар, у которой, как выяснилось, дома десятка полтора той-терьеров.
Хорошо еще, что не пришлось лететь, а то бы возникли сразу две проблемы — не только с английским джентльменом, но и с Бобом. Опять пришлось бы уламывать индейца, а потом тайно протаскивать на борт в сумке терьера: клетку, в которой Джерри прилетел со мной из Москвы, я оставил в Лиме. Не было и ветеринарной справки — у той,
Аэропорта в Пуно нет, потому что садиться там рискованно. Высокогорье — это еще ладно, в Латинской Америке аэропортов, где самолет идет на посадку, чуть не касаясь крылом гор, предостаточно, но тут еще мешают и неожиданные сильные порывы ветра с озера. Так что либо автомобиль, либо поезд. Можно, конечно, при желании долететь до городка Хульяка, там аэропорт есть, а оттуда на такси или автобусе трястись по плохой дороге 45 километров до Пуно. Но зачем это нам, если есть старый надежный пульман, ведомый «Исследователем Анд»! В 8 утра мы тронулись из Куско в Пуно.
Первую половину пути пейзажи с террасы открывались действительно чудесные — необычайно голубое небо, живописные склоны гор, зелень равнин, реки в ущельях, маленькие глиняные деревушки и аборигены в окружении лам. Немного смущала лишь скорость, с которой поезд полз вверх: эдак можно ехать не десять часов, а целые сутки.
С другой стороны, и «Исследователя Анд» надо понять: высота приличная, а тащить, пусть даже всего два вагона, надо все время вверх и вверх.
Поскольку времени для разговоров хватало, мы с Бобом, глядя на мелькавших пейзан, как-то внезапно заговорили о местных красотках. Даже Боб при всем его патриотизме должен был признать, что без примеси белой крови коренное женское население оставляет желать лучшего. Мордашки, и особенно глаза, нередко бывают изумительно красивы, но вот коренастая, совсем не женская фигура и зачастую откровенно кривые ноги все портят.
Самая красивая, действительно очень красивая перуанка, с которой я знаком и которая однажды выиграла конкурс «Миссис мира», была ростом выше нас с Бобом, имела практически белую, ну разве что чуть смугловатую кожу и великолепную для своих 32 лет (после трех родов) фигуру. Я с ней однажды даже вальсировал на празднике в Арекипе, хотя и чувствовал себя при этом крайне неуютно. Она была босиком, но я все равно утыкался носом в ее подбородок. Но эта дама — редчайшее исключение.
Обычные же, особенно горные, перуанки неотличимо похожи друг на друга: коренасты, низкорослы, заплетают черные (или уже седые с возрастом) волосы в две длинные косы, носят по местной моде шляпы, напоминающие котелок, у всех цветастые пончо, и у каждой второй за спиной висит в мешке-люльке младенец.
Малыш там болтается нередко сутками, пока мать занята. А она занята постоянно: работает в огороде, пасет скот, торгует на рынке, готовит, кормит мужа. Муж тоже где-то что-то делает, но что именно, понять трудно. Наверное, что-то очень важное. Возвращается, думаю, поздно и сразу же принимается за самое главное свое дело, то есть зовет супругу и начинает размножаться. Детей в деревенской семье много. Чтобы хоть кто-то выжил.
А из мешка, то есть из этой люльки, в которой младенца таскают целый день, — ни звука. Нигде не видел таких молчаливых детей. Может быть, потому, что большинству из них обычную соску заменяют листья коки, которые они жуют с малолетства. Позже с этой жевкой за щекой они становятся подростками, мужают, женятся, точно так же уходят, как и их предки, куда-то по важным делам, откуда-то очень серьезные возвращаются, ложатся в постель, делают коренастым женщинам детей, утром опять куда-то уезжают на осле, старятся и умирают.
Для многих жителей гор в голодные годы (не каждый живет в благословенном ущелье между Куско и Мачу-Пикчу) кока — это единственное спасение.
Так что женская красота в таких условиях — дело десятое. Главное выжить и выкормить ребенка.
Наконец мы достигаем самой высокой точки пути, которая называется Ла-Райа, а это, между прочим, 4300 метров над уровнем моря, так что наш «Исследователь Анд» пыхтел не зря.
Здесь и единственная за всю дорогу остановка минут на 15–20. Все пассажиры рванули покупать сувениры на придорожном рынке — главным образом цветастые коврики, на которых чаще всего изображены все те же низкорослые женщины с теми же котелками на головах. Нас рынок не заинтересовал, зато Боб сделал несколько снимков торчащих вокруг покрытых снегом горных пиков. Похоже, присматривал себе новый маршрут — уже для души, без дополнительной нагрузки в виде меня и Джерри.
Кстати о терьере. Единственные, кто кроме нас не бросился вместе с японцами на рынок, оказались сеньора Пилар с мужем. Она просто решила пройтись вокруг вагона и попросила дать ей возможность выгулять пса, уж очень она соскучилась по своим той-терьерам. Я поколебался, но английского джентльмена старой собачнице все-таки доверил. Тем более муж Пилар, почувствовав и поняв мое колебание, успокаивающе заверил: «Не волнуйтесь, я за ними присмотрю».
В результате с нами в вагоне осталась лишь одна дряхлая японка, внешне чем-то похожая на здешних очень старых индейцев. Наверное, прабабушка всей той веселой компании, что умчалась на рынок. Всю дорогу старуха молча смотрела в одну точку. Даже не в окно, а куда-то в неопределенность. Видимо, была сосредоточена только на одном: как бы не умереть в ближайшие пять минут. Зачем родня потащила ее с собой в горы, непонятно. Хотя некоторые утверждают, что в прошлом японцы отводили своих стариков в горы и там оставляли, чтобы те отходили в мир иной, никого не беспокоя. Может, и ее привезли в Анды за тем же самым?
Оставшись со старухой в вагоне наедине, мы с Бобом неожиданно почувствовали за нее ответственность: а вдруг действительно именно сейчас бабушка отдаст концы? Успокоились, лишь когда ее веселое семейство вернулось с рынка, закупив неимоверное количество ковров и вязаных шапочек.
Одна веселенькая красная шапочка с зеленым узором досталась и прабабушке. Ее тут же надели старухе на голову и в этом чепце долго фотографировали. На долгую память. Старая японка не возражала. Она все так же внимательно глядела куда-то вдаль, не обращая внимания ни на свое потомство, ни на окружающий ее мир.
Вторую часть пути, уже спускаясь к озеру Титикака, «Исследователь Анд» заканчивал значительно бодрее, но смотреть за окно стало скучно — там уже виднелось Альтиплано, то есть редкие холмы, одинокие кусты и высокая трава, среди которой изредка мелькали крестьянки со своими ламами и альпаками.
Потом проехали типичный для Перу безалаберный и грязный рынок. Причем железнодорожный путь пересекал его как раз посередине, так что наш «Исследователь», пусть и на малой скорости, но безжалостно сметал с пути палатки, которые кое-кто неосторожно установил прямо на рельсах. Ничего удивительного, если поезд здесь проходит лишь три раза в неделю.
Наконец уже в темноте мы прибыли в Пуно.
В отличие от остальных туристов, которых тут же подхватили представители турбюро и поволокли в два пятизвездочных отеля, которыми располагает город, мы, не окультуренные турбизнесом дикари, довольно быстро остались на вокзале одни и уже в полной тьме начали искать пристанища. А это в Пуно совсем не просто. Два пятизвездочных отеля — это, кажется, единственное, чем город может похвастаться.
Несмотря на первоначальное громкое название и на славную историю, этот населенный пункт, основанный еще в 1668 году вице-королем Педро Антонио Фернандесом де Кастро, место бедное. Есть невезучие люди, Пуно — невезучий город. Этот бедолага, карабкаясь из века в век, умудрился даже потерять целых два своих имени. Сначала город назывался Сан-Хуан-Батисто-де-Пуно, а позднее Сан-Карлос-де-Пуно, в честь короля Испании Карла II. В конце концов осталось короткое Пуно.