С этим я справлюсь
Шрифт:
К часу ночи у меня стало на два фунта больше, а к трем я выиграла почти девять. Потом я совершила два ужасных промаха, и во второй раз, когда была уверена, что кинорежиссер опять блефует, и ошиблась, мне пришлось сразу выложить одиннадцать фунтов. После этого я играла чрезвычайно осмотрительно, и когда мы закончили к четырем, в кармане оставалось всего тридцать шиллингов. Но чувствовала я себя скверно, и даже тридцать шиллингов казались мне целым состоянием.
Я совершенно забыла о времени, о Марке и, глянув на часы, спохватилась, вскочила и заявила,
Терри вкрадчиво покосился на меня.
– Муж уже рвет и мечет? Надеюсь, дело того стоило?
– Да, я получила большое удовольствие. Спасибо.
– Приходи еще. У меня собираются раз в неделю. Не было случая, чтобы сюда не пустили желающего.
Домой я ехала в машине Этель, стараясь убедить себя, что проигрыш меня не огорчил.
– Садитесь, миссис Ротлэнд, – сказал доктор Роумэн. – Сюда, если не возражаете. Позвольте ваше пальто. Вот так будет лучше. Сегодня день не из приятных. Вы приехали на машине?
Он жил в одном из узких, высоких домов, что выходят на Риджент-Парк. Все ими восторгаются, а я понять не могу, почему.
– Отнеситесь к нашей первой встрече, скорее, как к дружеской беседе, чем как к консультации. И вообще, думаю, вы понимаете, что наше общение будет в основном неформальным.
Здесь, у себя, Роумэн был совсем иным. Перед тем, как принять пациента, он явно настраивался в определенной манере. Вывеска перед входом указывала, что он делит этот дом с другим врачом-хирургом. В кабинет меня провел слуга, и я подумала, во сколько же все это обходится Марку.
– Что вам сказал мой муж?
– Совсем немного, миссис Ротлэнд. Просто, что вам нужно у меня проконсультироваться.
– Я пошла только потому, что он хотел.
– Да, я понял, что идея его. Но вы, надеюсь, не против?
В выходные мы привезли Фьюри.
– Нет…
– Конечно, с самого начала считаю нужным честно предупредить: я не смогу вам помочь, если вы сами не захотите. Я сяду здесь, недалеко, позади вас. Никаких записей я не веду, поэтому ничего из ваших рассказов не сохранится. Сегодня, если не возражаете, я бы хотел в общих чертах услышать про основные события вашей жизни. Это позволит мне представить общую картину.
Я подумала, что он наверняка захочет сам время от времени спрашивать. Нынче никто иначе не разговаривает. Обычный черный кожаный диван оказался довольно широким, две зеленые подушки должны были скрыть его чисто медицинское предназначение.
– Ну что, начинать?
– Если вы готовы. Не торопитесь. Спешить не надо.
Естественно, зачем спешить, когда каждый визит стоит несколько гиней!
И вспомнила Фьюри. Мы поехали на ферму Гаррода в воскресенье утром, я даже не успела как следует проснуться. Марк явно догадался, что я вернулась домой поздно, но не сказал ни слова. Поездка вышла чудная, светило солнце и с каждой церкви, мимо которой мы проезжали, несся колокольный звон. Словно королевский выезд.
– Мне двадцать три года, – начала я. – Родилась в Девонпорте. Отец мой работал
Мне не очень правилось, что Роумэн сидит за спиной. Я рассказывала ему ту же историю из правды и вымысла, которую выдала Марку, но не видела, как он её воспринимает. Когда я умолкла, Роумэн не заговорил, поэтому я подождала, и молчала, пока часы не пробили четверть часа. Я подумала: вот уже и прошли пятнадцать минут моего первого визита.
Это меня воодушевило, и я продолжила в том же духе: как пошла работать, как Люси Пай умерла и оставила мне дом, как я работала в Бристоле. Потом деньги кончились, и я приехала искать место в Лондоне. Затем перешла в фирму Ротлэндов, встретила Марка, и мы поженились. Все это звучало так правдиво, что я сама поверила.
Когда история моя подошла к концу, Роумэн сказал:
– Отлично. Как раз то, что я хотел. Краткая биографическая справка. А теперь расскажите мне, пожалуйста, о некоторых людях, вошедших в вашу жизнь.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, начните с отца и матери. Что вы о них помните? Как, например, они выглядели?
– Отец был высоким, седым, с тихим голосом. У него были очень сильные руки с коротко остриженными ногтями и умные серые глаза, которые, казалось, читают твои мысли. Он первый назвал меня Марни, с тех пор это имя за мной и осталось.
– А мама?
Только закончив говорить, я вдруг сообразила, что описывала вовсе не отца, а маминого брата Стивена.
Последовала долгая пауза.
– Я плохо помню маму.
– Вообще ничего?
– Немного. Невысокая, с широкими скулами и очень строгая. Много работала; мы были бедны и она отказывала себе ради меня во всем. Я всегда должна была выглядеть прилично. Это было самым главным. Каждое воскресенье она водила меня в церковь.
Чуть подождав, Роумэн спросил:
– Что-нибудь еще?
– Нет.
– Вы уже рассказали мне о своей матери гораздо больше, чем об отце.
Еще минута молчания.
– Я только не совсем понял, почему вы были бедны.
– А что тут непонятного? У нас просто не было денег. Это и есть бедность.
– Но ваш отец работал?
– Насколько я помню, да.
– Вы, несомненно, получали пенсию, как сирота.
– Не помню. Скорее всего, Люси Пай получала её за меня.
– Через сколько месяцев после смерти отца умерла ваша мать?
– Примерно через девять.
– А потом вас взяла к себе миссис Пай?
– Мисс Пай.
– Можете рассказать мне о ней?
Я описала Люси.
Так беседовать было совсем неплохо. Три четверти часа говоришь правду, а последняя четверть тем временем закрепляется в твоей памяти, и можно вертеть её, как тебе нравится.