С этим я справлюсь
Шрифт:
К концу обеда как-то сам собой зашел разговор о фирме, и я подумала, что нечестно по отношению к Марку помалкивать насчет тех писем; мое дело рассказать, а он потом пусть думает, что хочет. И я рассказала.
Марк выслушал меня, не говоря ни слова. Затем как-то беспокойно поежился и посмотрел на меня.
– «Гластбери Инвестмент Траст»… Это Малькольм Лестер. Интересно, что же это Крис затевает? Неужели хочет совершенно вывести фирму из-под моего контроля? Или пытается продать ее? Но зачем тогда одной рукой продавать, а другой покупать?
– Это
– Ты имеешь в виду, до того, как мы поженились?
– Да, конечно, – соврала я.
– В любом случае Холбруки должны были поставить в известность правление. Но теперь-то все выйдет наружу.
– Не говори, откуда ты знаешь.
На лбу его собрались морщины.
– Не скажу… Вообще ничего не скажу – пока. Но кое-какое разбирательство проведу… Я очень тебе благодарен.
– Не стоит благодарности, – ответила я, передразнивая его вежливость.
Марк поднял голову и чуть не улыбнулся.
– Ты чувствуешь, что ты за мной замужем, Марни?
– Нет.
– И я не чувствую. Может быть, это ещё придет…Ты бывала когда-нибудь на концертах?
– Каких?
– Классической музыки в Фестивал-Холле.
– Нет.
– Можем пойти на следующей неделе. Хочешь?
– Наверное, то же самое передают по радио, – сказала я.
– Примерно. Но звучит совсем по-другому.
– Ладно, пойдем… Твое терпение бесконечно, да?
– Ты только теперь это поняла?
– Ты терпишь, но продолжаешь добиваться своего. Ни перед чем не останавливаясь.
– Я хочу добиться своего.
– И получить милую удобную жену, которая будет ждать тебя каждый вечер со шлепанцами наготове и… всем остальным. Я бы тебе десяток таких нашла.
– Спасибо, я предпочитаю сам делать выбор.
– Конечно, – я поднялась. – Только он не всегда оказывается удачным. Что будем слушать?
Пожалуй, этот разговор стал высшей точкой наших отношений, потом они опять испортились.
12
Со следующей недели Роумэн сменил тактику. Едва я села, он сказал:
– Теперь, миссис Ротлэнд, пора перейти к следующей стадии. Это очень просто, в общем-то, и примерно то же самое. Но я не буду больше спрашивать вас о вашей жизни, вы будете говорить просто так. В течение часа я задам вам всего один-два вопроса – или даже назову два-три слова – и попрошу вас говорить все, что придет вам в голову в связи с этим словом или вопросом. Вам совсем не нужно думать, говорите первое, что придет на ум, даже если это покажется вам ерундой. Понимаете?
– Думаю, да.
Пару минут мы посидели в молчании, потом он спросил:
– Вам приятно приходить сюда?
– О, да… Вполне.
– Вы ездите в метро?
– Обычно да.
– Дождь… Какие ассоциации вызывает у вас дождь?
– Каждый раз я иду сюда под дождем. Так было все это время. С моего зонта натекает лужа у вешалки. Автобусы шуршат колесами, словно закипающий чайник, – я подумала, что для экспромта вышло совсем неплохо.
– Вода, –
– Но эта ведь то же самое? Хотя нет, не совсем. – Я опустила глаза, разглядывая свои ноги. Тетка в метро все-таки зацепила чулок своей дурацкой палкой. Есть женщины, которых лучше вообще посадить под замок и не выпускать; ничего вокруг не видят, не замечают, где стоят, и взахлеб рассказывают, какие у Чарльза обнаружили камни в желчном пузыре.
Пусть Роумэн отрабатывает свои деньги.
– Вода? В Плимуте, где я родилась, все время шли дожди. И вокруг там со всех сторон вода. Она плещется, журчит, и звук этот напоминает шум чайника на плите. Я люблю чай, знаете ли. От него возникает ощущение уюта. Там у нас всегда пили чай. «Входите, дорогая, выпейте чашечку, пять минут назад заваривали».
Роумэн выжидательно молчал, но продолжать я не стала.
– Ванна.
– Ванна?
– Да.
Долго я ничего не говорила, просто откинулась назад и закрыла глаза. Неплохо, подумала я. Ему остается только ждать, пока я молчу, а время идет.
– Ванна, – медленно произнесла я. – Принимает ли ванну доктор Роумэн?
Он не ответил.
– Иногда, – продолжала я, – когда есть настроение, я принимаю ванну раза два-три в день. Не часто, но иногда. Марк говорит: вот на что у тебя уходит время, но я отвечаю, что тут лучше перебор, чем недобор. Люди, которые не моются, издают запах.
– Что ассоциируется у вас с ванной, с купанием? Что первое приходит на ум?
– Мыло, мочалка, вода, дождевая вода, крещение, баптисты, кровь, слезы, тяжелый труд… – Я остановилась, потому что язык просто опережал меня. Что я несу?
– Баптисты, – сказал он.
– Кровь агнца, – снова заговорила я, – пролитая ради меня. «И смоют слезы его грехи твои и восстанешь ты опять в чистоте своей». – Я прервала себя слабым смешком. – Мама имела обыкновение водить меня в церковь по три раза каждое воскресенье, теперь, думаю, это и дает себя знать.
– И вы запомнили все в столь раннем возрасте?
– Люси Пай тоже водила, – поспешно добавила я. – Люси тоже такой стала, когда мама умерла.
Так прошел час. Большую часть времени Роумэн крутился вокруг одной и той же темы воды. Не знаю, чего он так за неё ухватился, но мне это уже не доставляло никакого удовольствия, и я решила: пускай сам поработает. Чего мне так стараться? Ведь не мне, а ему платят деньги.
Долго мы топтались на месте, пока он вдруг не взялся за грозу. Ну теперь-то уж я его осчастливлю, – и я рассказала все, что твердила Люси Пай, пугая меня молниями и громами. Но и после этого у меня осталось какое-то странное ощущение, будто он не верит ни единому моему слову.
Как бы там ни было, уходила я от него с таким чувством, что для малообщительного человека слишком много болтаю.
Поэтому, отправляясь к Роумэну в пятницу, я твердо решила не говорить вообще.
Но это оказалось непросто, потому что первым делом он предложил: