С историей на плечах
Шрифт:
Закавыка заключалась не в этом, а в подарке, который оставался в гостинице. Представлял он собой большой дубовый бочонок ручной работы, выполненный под старину, литров на двадцать, и наполненный ароматнейшим подсолнечным маслом домашнего изготовления — из жареных семечек. Чистое сокровище для северян. Носить его с собой ни в одном из вариантов не получалось — что руки бы оборвались, что смешно было бы.
Короче, после восхвалений и славословий официальной части за нами приехали и повезли в царство барона фон Глена — так просто и мило. По словам именинника, тамошний замок пребывал в состоянии реставрации, целью которой было сделать из него Дом студентов. Но кое-что уже, дескать, готово и очень подошло для аренды на ночь под высокопоставленную гулянку. Однако мне показалось, что насчет Дома студентов это было изрядное преувеличение, объясняющее нам, слишком советским людям, на каком основании скромный профессор от инженерных наук празднует юбилей в старинном здании, являющимся одним из десяти основных памятников архитектуры Таллина.
А совсем недавно я узнала, что была права, — Дом студентов в Таллине появился только к концу 2006 года. Под него отреставрировали небольшое здание в центре, по адресу Ратушная площадь, 16. Таллину это строительство обошлось в 5,5 миллиона крон. Тогда же объяснение Клейса показалось убедительным и я свои сомнения приглушила.
Пока собирались гости, Клейс организовал нам прогулку по парку и экскурсию в самом замке, выполненном в средневековом готическом стиле, пропитанном романтическим духом.
Эта великолепная усадьба располагалась на склоне горы, давшей имя соседнему с Нымме жилмассиву. Парк вокруг нее был заложен владельцем, помещиком Николаем фон Гленом, и сейчас кишел призраками прошлого, засевшими в сплошных руинах и на каждом шагу поджидавшими посетителей. Естественно, главным объектом парка являлась сама бывшая резиденция, выстроенная бароном над высоким обрывом холма Мустамяги по собственному проекту. Въехал барон туда с семьей осенью 1886 года. С тех пор замок, кажется, не видел реставраторов.
Прямо напротив него виднелись развалины "пальмового домика" — зимнего сада барона. Человек этот жил с размахом — прорыл канал от Финского залива к своей усадьбе, сделал пруд с морской водой, где держал яхту и откуда выходил в море на прогулки. От всего этого тоже оставались только покрытые дерном рвы. Неподалеку на холмике стоял четырехгранный обелиск, посвященный любимому коню фон Глена, а рядом, между высокими живописными елями, когда-то смотрела вдаль гигантская скульптура "Гленовского черта", тоже теперь разрушенная. Эта огромная скульптура изначально предназначалась изображать эстонского этнографического персонажа Калевипоега. Однако народ прозвал рогатого великана «чертом», так оно и осталось. Разрушена она была еще в дни Первой мировой войны.
Неподалеку от "черта" бросался в глаза другой каменный великан. И опять же, по замыслу барона, это должен был быть дракон, а в народе его прозвали «крокодил". В ходе строительных работ по возведению этой скульптуры, где сам барон выступал и руководителем, и активным исполнителем, не получалась голова дракона. В конце концов она отвалилась и со временем превратилась в груду камней. Между двумя скульптурами остались следы широкой канавы — еще одного искусственно вырытого канала, который должен был стать рекой, питающейся водой из болота Пяяскюла. Река нужна была для того, чтобы протекать через парк к замку, а дальше срываться с обрыва вниз, образуя водопад. Затея эта, как и многие другие, страдала тем же — непродуманностью, и оказалась неудачной. Песочное дно канала всосало в себя всю воду, а парк так и остался с пересохшим руслом.
Мы прошли немалое расстояние от "крокодила" по направлению Пяяскюла и увидели на маленьком холмике еще одну постройку странного фантазера — смотровую башню. По изначальным планам она должна была возвышаться так, чтобы с ее вершины просматривался финский берег. Но все повторилось, отчего намерение не осуществилось, — у построенной наполовину башни оказался слишком слабый фундамент, она начала сползать в грунт, и от заманчивой идеи пришлось отказаться. Это единственное место, в котором я нашла какое-то отношение к науке — в башне располагалась обсерватория.
Неугомонный барон возводил в окрестностях своей усадьбы и другие достопримечательности, к сожалению, не сохранившиеся.
Порой его посещали совсем уж «наполеоновские» идеи. Например, план превращения поселения Нымме в морской порт — ни больше, ни меньше — посредством сооружения канала до Коплиской бухты. Была даже намечена его трасса, почти в точности совпадающая с теперешней улицей Эхитаяте теэ, на которой стоит политехнический институт. После этого банкета, где я так близко соприкоснулась с историей Таллина, я еще несколько лет бывала там. И всякий раз при возвращении из института в гостиницу, спускаясь с Мустамяэского холма на троллейбусе, думала о том, что здесь могли бы швартоваться корабли. Словно мало чудаку было моря. Не дорожил он столь дефицитной в Эстонии землей.
Усилиями фон Глена в Нымме появился первый санаторий, был выстроен общественный бассейн под открытым небом, заложен импровизированный ипподром и даже основана грязелечебница. Правда, лечебных грязей в окрестностях не нашлось и их пришлось доставлять из Хаапсалу, но железная дорога к тому времени уже связала этот город с Ревелем, а следовательно, и с Нымме.
Много еще можно рассказывать о бароне фон Глене, но главное, что он основал городок Нымме, впоследствии слившийся с Таллиным, и как неординарная личность стал легендой и главной достопримечательностью эстонской столицы. Кстати, я узнала, что недавно ему там поставили памятник.
Внутренность гленовского замка стояла в запущенном состоянии. Тут нас много не водили, опасаясь, видимо, того, что слишком уж странное и неубедительное впечатление останется от такого Дворца студентов, хоть и находящегося в состоянии реставрации. На самом деле отреставрированным был только холл внизу, лестница наверх и огромный зал приемов во втором этаже. В одном крыле этого зала были накрыты столы, а в другом устроена танцплощадка.
Но мы все-таки полюбопытствовали и прошли наверх по тесной винтовой лестнице одной из башен — пыльной, со сбитыми ступенями, обрушенными стенами, на которых видны были ржавые крюки для факелов. Этого нам хватило, чтобы испугаться густой мистики, исходящей отовсюду, и больше не рыпаться. Да и заблудиться можно было легко, замок только с виду казался маленьким, а внутри оказался большим и запутанным.
Ну а на банкете тоже было много интересного. Во-первых, главную стену занятого под него зала, у которой располагалось место юбиляра, украшал девиз фон Глена: «Выше таланта боги ценят пот». И больше ничего. Ни шаров, ни конфетти, ни плакатов с шаржами. Все строго и скромно.
Во-вторых, публика. Мужчины как мужчины — высокие и не очень привлекательные внешне. А вот женщины, наравне с этим, поражали и другими особенностями. Отмечу главные из них. Да, худые, поджарые, некрасивые. Но еще и в нарядах, кажущихся далеко не новыми, изношенными, вылинявшими, видавшими виды, словно их достали из прабабушкиных гардеробов. Прямо какой-то парад нищеты. Тогда мы не знали слова секонд-хенд, но это было самое то. Немногое в них подчеркивало торжественность момента — безукоризненное облегание фигуры и длинные юбки, как теперь говорят — в пол. Для нас это было необычно, и мне понравилось. Хорошо, что и мое платье, яркое по сравнению с их убранством, сидело на мне весьма симпатично и закрывало икры ног. Далее, ни на одной из них я не увидела красивых туфель. Все обулись в растоптанные босоножки, а тонкие жилистые ноги затянули колготками. И если удобную обувь я могла понять, все-таки предстояло долго находиться в вертикальном положении, более того — танцевать, то последнее обстоятельство, объясняющееся представлениями о приличиях, меня просто потрясло. Мы тогда не знали таких крайностей этикета. При нашем июльском зное смешно и даже вредно зачехлять открытые части кожи воздухонепроницаемым нейлоном. Правда, я тоже была в колготках, но по другой причине — по причине прохладности северных приморских ночей. Впрочем, они, может быть, тоже ощущали эту прохладность.