С котомкой
Шрифт:
– Братцы, да ведь это Живой, пасечник!
– Садись, Живой.
– Пей, Живой!
– Я Живой, а вы мертвые... Эй, вы! Я Живой.
Он все еще топчется, помахивает длинными рукавами, наскоро глотает самогонку, самогонка течет по коричневой с желтым бороде, лик постный.
– Эй, Живой! Мно 1000 го ли меду снял?
– Двац пудов, триц пудов, сорк пудов. Я Живой, пасечник. А вы кто? Эй, Живой пришел!
– Ко мне в улей две матки попало. Как быть?
– Ккой сстемы улей? Надо знать...
– Песню давайте...
– громко предлагает председатель. Это коренастый человек, с большими, как у вахмистра, усами. Выпивши, но держится бодро, моментами напускает на лицо грозу: белые брови тогда слетаются вместе, и глаза ищут жертвы.
– Товарищ Тараканов, кушайте... Товарищ Тараканов, очень большое утеснение с налогами.
– Товарищ Тараканов, ублаготвори ты мне тот клинышек-то, земельку-то... Я б те отблагодарил...
– По закону, все будет по закону... Давайте, споем...
– Товарищ Тараканов, ты у нас с братом семьдесят десятин отобрал, а кому отдал?..
– Кому следует... По закону.
– А-а, по закону... А откуда это у тебя серый-то жеребец об'явился?.. Тоже по закону?
– "Вни-из по ма-а-атушке-е-е по Во-о-ол..." - замахав руками, сердито начинает председатель.
Сначала вяло, потом погуще подхватывают, и всем столом ревут козлами песню. Бросили, начали другую. Бросили.
– Революционную! Давайте революционную... Ага, не знаете, не любите?..
– Пей! Товарищ Тараканов, кушай.
– Не хочу, - встал и пошел к выходу.
За ним высокий молодой крестьянин:
– Тараканов, навести меня.
– Не хочу.
– Ну, зайди, ну, ненадолго... Хоть одну рюмочку, желательно очень угостить. Товарищ...
– Не хочу, - и вышел.
– Сердится, - сказали крестьяне.
– Не выйдет твое дело...
– Выйдет... Еще как выйдет-то. Я знаю, чем взять его.
Между мною и хозяином втерся большой белобрысый, толстогубый и толстоносый парень. Было темно. Хозяйка зажгла лампу-молнию под потолком. Парень орет мне в ухо:
– Лешего два, чтоб я опять пошел в милицию... Нашли дурака.
– Лешка! Зовут? Да?
– Зовут. Нашли дурака... Эвот у Васьки Улана наган, и у прочих наганы. Поди, разоружи их... Тараканова хотят стрелять.
– Кто? Где?..
– Исай Ароныч, милай... Пей!
– Я жид!.. Пархатый жид... Кто громил меня? Мужики громили.
– Жуликов поймаешь, а город выпустит... Этак самого убьют... Нашли дурака. Ха, служи...
– Зачем выпускают?
– Знамо, зачем. За взятку.
– Эй, Мавра, дай-ко пива!
– А ежели мазуриков выпускают, мы своим судом, - сказал хозяин.
– Бац-бац - и готово дело. По-мужицки.
С улицы доносились свист и крики.
Мы пошли к Кузнецову. Нас провожал двоюродный брат председателя:
– Братейник богато живет. А чего ему не жить, всего натащут. Вот теперь на хутора народ бросился, всякому охота получше землю оттягать. Вот его и мажут. А кто не даст, и в болоте просидит. Да мало ли делов у нас. А и не взять нельзя, раз само в рот плывет. Кого хошь посади. Ежели человек с башкой...
– А крестьяне дружно живут между собою?
– перебил я.
– А вот как дружно. Вот, говорит... Это Тараканов мне говорит, братейник, то есть председатель... Вот, говорит, Шурка, ты рот-то на сходках поуже держи, а то ушей много у меня. Хочешь, для испытания? Хочу. Тогда ругай меня на сходке и власть ругай, я ничего не сделаю. Я, значит, и вошел в откровенность, то есть на сходе: обкладывал почем зря. После, через недельку повстречались с ним. Он мне, как по пальцам: ты то-то говорил, то-то говорил, а тебе отвечали так-то. А на сходе все свои, самосильные хозяева были. Вот народ какой.
* * *
Мимо старух и баб в чистых платочках, мы прошли в заднюю комнату. Маленькая лампа освещала скупо, еле разглядишь, кто сидит за круглым большим столом.
– А-а, вот они... Наконец-то...
– Это поднялся священник и вновь сел.
– А мне, к сожалению, ехать скоро.
Я поместился между хозяином, радушным румяным стариком и дремавшим псаломщиком.
Рядом со священником здоровецкий старичина. Голова серой копной, маленькая бороденка, жирные щеки полезли книзу, губы толсты - такими губами трудно говорить - он пьет самогонку молча. Редко-редко влепит ядовитое словцо. Звать его - Пров.
Священник сразу же вцепился в агронома. Но хозяин мешает мне слушать: жалуется на налоги, - 1000 это не налоги, а погибель в двадцать раз больше, чем при царе, ежели и на будущий год в такой мере - крышка мужику.
– Я не зря тебе толкую, милый человек. Пропечатывать надо. Со смыслом, мол, бери, сообразуясь. Ежели овцу стригут, шкуру не спущают: а то сдохнет.
Краем уха ловлю:
– Не даром же великие умы ходили в Оптину пустынь: Достоевский, Толстой, у старцев правды искать, - говорил священник.
– А теперь у кого правды ищут? И кто?
– Вот вы говорили, что ваша церковь зовет к себе всех, - сказал агроном, и черные умные глаза его уперлись в елейное лицо священника.
– А Толстого вы приняли бы? Лично вы?
– Ежели б раскаялся - принял бы.
– Тогда это не Толстой был бы. Нет, а вот грешного, отрицающего церковь, еретика, которого мы чтим, приняли бы вы?
– Нет.
– Так где ж в вашей церкви свобода, о которой проповедовал Христос?
– Партию свою и то коммунисты чистят, - возразил священник, - а вы требуете, чтобы пустили в стадо волка. Для чего его пускать? Чтоб он церковь разрушил окончательно?