С котомкой
Шрифт:
– Батюшка, что вы говорите, - улыбнулся агроном.
– Значит, ваша церковь так беспомощно слаба? Вы боитесь критики, да?
– Ерунда!
– сиплым басом гукнул Пров.
– Вот дедушка, Пров Степаныч, что-то хочет сказать, - улыбнулся священник.
– Ну-ка, ну-ка, как на твой смысл?
– Ерунда, - еще раз хмуро сказал Пров, корявый, как пень, и выпил.
Пришла закутанная в шаль баба с кнутом:
– Батюшка, пора ехать.
– Сейчас, сейчас... Ступай, Маремьянушка, я выйду сейчас.
Он заговорил
– Батюшка, - перебил его агроном.
– А ведь священник мог бы принести народу, а следовательно, и государству большую пользу.
– Да научите, как? Ведь мы же прижаты новой властью к стене.
– А-а, прижаты?
– злорадно шевельнул Пров губищами.
– Да, прижаты, - покосился на него священник.
– Чуть не так рот раскрыл и - неприятность. А кроме того, нынешнее государство желает существовать вне религии... Дак как же прикажете влиять на жизнь?
– и батюшка недоуменно развел руками.
– А вот как, - сказал спокойно агроном.
– Я сам крестьянский житель. И знаю, что мужик обрабатывает землю не по-настоящему, он обращается с нею, как последний хищник, он не любит землю. И ваша обязанность заставить мужика любить ее. Понимаете ли, заставить!
– глаза агронома загорелись, и голос звучал убежденно.
– Но как, как?
– Проповедью. Да, да, не удивляйтесь. Проповедью, с церковной кафедры. Раз'яснить темному уму, что труд должен быть осмыслен, опоэтизирован, что такой труд не проклятие, а подвиг, а высокое назначенье человека. Вы должны возвести труд в принцип всей жизни, да не всякий трудишко, не всякое ковырянье земли сохой - лишь бы сам был сыт, - а настоящий труд, чтоб зацвела вся земля, чтоб...
– Ерунда!
– перебил Пров.
– Я церковный староста. Во многословии нет глаголания... Аминь, рассыпься!
– и выпил.
– Пожалуйста, я слушаю, нуте-с, - сказал священник, прихлебывая чай.
– А заставить крестьянина вы можете так. Вот, скажем, пришел к вам на исповедь Петр. Исповедовали и говорите ему: вот что, дядя Петр. У всех нынче хлеб уродился хорошо, у тебя плохо, ты без любви, без толку обработал землю, ты согрешил. У всех был засеян клевер, ты хоть и мог засеять, не засеял, ты согрешил. Поэтому нет тебе причастия.
– Тогда этот самый Петр к другому батюшке обратится, а то скажет: ежели не хочешь, так наплевать, - возразил хозяин.
– Это во-первых, - заметил батюшка.
– А во-вторых, я не могу этого сказать, это не канонично. А проповеди я говорить буду. Вашей идеей воспользуюсь. Мне это нравится.
– Вот-вот. Внушайте, что нерадивое обращение с землей, или
– Ерунда, - опять гукнул захмелевший Пров.
– Что? Ну-те-с...
– А потом мужик и без вас будет любить землю, станет эксплоатировать ее разумно. Заставят обстоятельства. Как? Да очень просто. Тысячу лет жил он свиньей, рабом. Потребности были у него минимальные. А теперь, он нюхнул культуры, хотя бы в виде вот этих часов, этого зеркала, этого пианино. И чтоб все это не уплыло у него из рук, он волей-неволей должен будет улучшать свое хозяйство. Потребности его будут постепенно возрастать, и он силою железного закона выжмет разумно из земли все, что она может дать. И наш мужик не отстанет от своего собрата-датчанина. А может быть, и превзойдет его. Я верю, крепко верю в русского мужика!
– закончил агроном.
– Веришь?
– вскричал Пров.
– Ох ты, отец родной, дако-сь я тебя поцелую, он было полез, перебирая руками по столу, и потянул за собой всю скатерть. Подскочил хозяин, усадил:
– Сиди, кум, сиди.
– Вы верите, - сказал священник, - а я не только верю, но и люблю, всей душой люблю мужика.
– Врет, ей Богу, врет, - пробурчал Пров.
– Кум! Нехорошо.
– Ничего, ничего, я не обижаюсь.
Вновь вошла баба с кнутом.
– Сейчас, сейчас, Маремьянушка.
И стал прощаться.
– Ах, как жаль, не удалось поговорить-то. Да заезжайте, ради Бога, ко мне. Рад буду вот как. Вот вы говорили о сельскохозяйственном товариществе в нашей волости. Я с удовольствием войду в правление, но при условии самой активной работы. А ежели вроде мебели - слуга покорный. А, скажите, власти в дела общества вмешиваться не будут, коммунистов не назначат туда?
– Эти товарищества совершенно самостоятельны и автономны, - ответил агроном.
Пров, пошатываясь, подошел под благословенье, и когда священник с псаломщиком скрылись, он сказал:
– Кутья прокислая. Ограбил меня с сестрой. Отец, покойна головушка, передал ему на храненье пятьсот рублей и приказал после своей смерти мне отдать. Ну, поп не отдал. Зажилил.
Мы удивились: по виду священник показался нам доброй души. Хозяин раз'яснил, что денег у крестьян пропало много: зажиточные крестьяне в банк денег не клали, а давали на хранение доверенным людям: торговцам, врачам, учителям и, в особенности, священникам. Те, известное дело, пускали их в оборот. С тем крестьяне и давали. А тут революция подоспела. Другой бы и готов возвратить, а нечем.