С любимыми не расставайтесь! (сборник)
Шрифт:
– Ну, не надо.
– Нет, я все-таки напишу.
Он достал из кармана газету, написал на ней номер телефона и отдал ей.
Она проследила, как он спустился по лестнице, и вернулась.
– Вежливый парень, – сказала мать. – Скромный.
– Хороший, – согласилась Настя.
Она придвинула к изголовью матери стул, поставила ей на ночь воду.
– Капли принимала?
– Пила, пила, ложись.
Настя погасила свет.
– И давно ты с ним дружишь?
– Давно уж, не помню…
– Что
– Стесняется.
– Ты скажи ему.
– Скажу.
Настя лежала у окна, слабо освещенная уличным фонарем, с открытыми глазами. Она смотрела рассеянно прямо перед собой. Просто на стену.
А на стене висела картинка, иллюстрация к сказке Пушкина о мертвой царевне.
На эту картинку тоже падал с улицы свет, поэтому она была ясно видна, она и сама как будто светилась. На ней было изображено, как на шести чугунных цепях «во мгле печальной гроб качается хрустальный, и в хрустальном гробе том спит царевна мертвым сном».
Художник учел указание поэта, что «она как под крылышком у сна так тиха, свежа лежала, что лишь только не дышала», и такою ее нарисовал.
Настя усмехнулась и подумала: «Была бы я такая, вот было бы здорово!»
Подумать так заставили ее обиды и огорчения этого дня. Мы даже услышали эти слова, как будто она их сказала.
На улице проехала машина. Потом хохоча прошла какая-то компания – может быть, те четверо? Или другие?
Потом фонарь на улице погас, в комнате стало совсем темно.
ДВА ВИТЯЗЯ – НЕМОЛОДЫЕ, УСТАЛЫЕ, ТОПОРИКИ НА ПЛЕЧО – СТОЯЛИ НА СТРАЖЕ У ВХОДА В КАМЕННУЮ ПЕЩЕРУ.
ИЗ ТУМАННОЙ ЕЕ ГЛУБИНЫ ВДРУГ ВЫЛЕТЕЛИ СOHНЫЕ, ЧЕМ-ТО ВСТРЕВОЖЕННЫЕ ПТИЦЫ.
СТОРОЖЕВЫЕ ПЕРЕГЛЯНУЛИСЬ, ПОМЯЛИСЬ, ЗАГЛЯНУЛИ В ПЕЩЕРУ.
НА ШЕСТИ ЧУГУННЫХ ЦЕПЯХ ПОКАЧИВАЛСЯ ХРУСТАЛЬНЫЙ ГРОБ. ОН БЫЛ ПУСТ…
ВИТЯЗИ ПОСТОЯЛИ В РАСТЕРЯННОСТИ, ПОТОМ, НИ СЛОВА НЕ ГОВОРЯ, ПОБЕЖАЛИ К СВОИМ КОНЯМ, ОТВЯЗАЛИ ИХ ОТ ДЕРЕВЬЕВ, ВСКОЧИЛИ В СЕДЛА И ПОСКАКАЛИ, РАЗБРЫЗГИВАЯ ЛУЖИ. ВЕТВИ ХЛЕСТАЛИ ИХ ПО ШЛЕМАМ.
ВДАЛЕКЕ ЗАБИЛ КОЛОКОЛ.
В комнате тем временем стало светлее, и мы начали различать постель и лежащую на ней девушку.
Это была не Настя.
Это была девушка, в точности подобная красавице, изображенной на иллюстрации. Она спала, и легкое напряжение мысли виднелось на ее лице.
– Ах, если бы я была такая! – все еще думала она. Но она была уже такая.
Наступило утро.
Девушка открыла глаза. Она словно бы чему-то удивилась и, привздохнув, произнесла:
– Как же долго я спала!
Приподнявшись на постели, она посмотрела на мать – та еще спала, на будильнике – было около девяти.
Она оделась, пригладила руками волосы. Она боялась опоздать на работу. И все-таки все делала немного медленней, раздумчивей, чем обычно, словно позабыла, где что находится.
Она плеснула в лицо холодной воды из-под крана, поставила матери завтрак на стул, чтобы съела, когда проснется, а сама есть не стала.
На улице светило солнце. Все спешили и, как водится, особого внимания друг на друга не обращали.
Но тут Настя начала замечать некоторые странности.
Мужчина, стоявший перед нею в ожидании автобуса, посмотрел на нее, чему-то удивился и пропустил без очереди.
– Что вы! – смутилась Настя, но прошла.
Едва она начала искать монетку, чтобы бросить в билетную кассу, как сидевший неподалеку немолодой уже человек улыбнулся ей и, тоже чем-то удивленный, уступил ей место.
– Что вы, что вы! – растерялась Настя, но села.
Она заметила, что на нее смотрят пассажиры. И мужчины и женщины, и молодые и пожилые, и все словно бы чем-то немного удивлены.
Она мельком оглядела свое пальто, поправила шапку – все было в порядке. Но на нее все равно смотрели. Тогда она взглянула в окошко, чуть прижмурясь, чтобы увидеть отражение в стекле. Отражение было неясное и странное. Она немного отодвинулась, чтобы увидеть яснее… Она пошевелилась, и отражение пошевелилось. Она повернула голову – и отражение повернуло голову. Она оглянулась на пассажиров – они смотрели на нее еще более удивленно.
Она встала и заторопилась к выходу.
– Простите, пожалуйста… Простите, пожалуйста… – говорила она, и ее быстро пропускали.
Выскочив из автобуса, она нерешительно подошла к стеклянной витрине. Здесь отражение было почти совсем ясное. Она побежала по улице и зашла в магазин шляп.
– Простите, пожалуйста, – сказала она какой-то женщине, оттолкнула ее и посмотрелась в овальное зеркало.
Она потрогала себя за щеку – цвет лица был настоящий. Она потрогала ресницы – стрельчатые ресницы были свои.
Она вышла на улицу и медленно пошла, сама не зная куда.
Часы показывали уже бог знает что, на работу она опоздала. Да она и не могла явиться в таком виде. Что это? Кто это? Она ли это?..
Она зашла в будку автомата, позвонила.
– Яков Алексеевич?! – слабым голосом спросила она. – Здравствуйте, это я, Настя.
Яков Алексеевич стоял у стола, прижимая плечом телефонную трубку. Вместо правой руки у него был протез. Левой он подливал чернила в подушечку для печати.
– Слушаю тебя, Настя.
– Яков Алексеевич, у меня мама совсем разболелась, дайте мне за свой счет на несколько дней. Яков Алексеевич, я у вас никогда ничего не просила…
– А, черт, – поморщился Яков Алексеевич, но согласился: – Ладно, только недолго. Вернешься – оформлю.