Шрифт:
ЮРИЙ
ПЕРЕСИЧАНСКИЙ
С НЕБОМ
НАПЕРЕГОНКИ
ПОЭЗИЯ
ПАМЯТИ
ВЛАДИМИРА
1.
Давно ль Христовы раны открывались
Глазами Лазаря в сердцах врагов?
Давно ли Савла в Павла превращали
Мелодиею сброшенных оков
Твоя гортань на ноте прорицанья,
Твоя, на вздохе откровенья, грудь,
Органными мехами потрясая
Безликий свод, куда лишь орды прут
Пожитки ненасытных суесловий?
В хмельных глазах, распластанных под ноль,
Голгофу дыбил голос твой давно ли?
Глазам твоим лишь мир иной давно ль?
Давно... А будто вот, за поворотом -
С налета в лоб звон струн и хрипотца,
Как лат бряцанье, страха и упрека
Не ведающее - гитары царь!
О, рыцарственный строй былых мгновений,
Поминовеньем скорбных лет восстань во мне,
Таранным лязгом лобового пенья
Броню забывчивых времен разбей!
Восторга пилигрим, мытарствуй с миром,
В пустыне беспросветной немоты
Нещадно расточай глагола миро,
Любимец замогильных палестин.
2.
Разбег был крут, а смерть - полет, паденье ль?
Искупится ли весь надменный быт
Парением коленопреклоненья
Пред искренностью "быть или не быть"?
В "Охоте на волков" играешь Волка -
То Гамлета ль себе в суфлеры брать,
Иль в оцепленье, на потребу толпам,
Флажком испуга рдеть и трепетать?
На сцену хлынула возня галерки.
На небе дно. И все едино мне,
Где Гамлет - в гардеробной иль суфлерской.
Вот жаль Офелию - ей на панель.
Увы, лягушка не всегда царевна.
Толпа - всегда толпа, а не народ.
И только лишь чекан стихотворенья
Сквозь ретушь времени судьбу ведет.
ОКТЯБРЬ
1. Узнаванье октября.
Сожженных
ложится листва в пестрый наст бытия.
В зеркал отрешенье подобьем поблеклым
отторгнут - о Боже!
– да это ли я?
Моя ли рука содроганьем отметит
сникающий пульс, словно мельк маяка
в густеющем сонмище шторма - несметен
провал или вал в маяте моряка?
Горька, солона на меже предрассветной
несбыточность снов, и к рассвету закат
так близок, как призрак седеющей вести
предснежья зимы в октября облаках.
2. Ветхозаветность октября.
В утробе требы октября,
как в озареньях поглощенного Ионы,
Ниневии наития горят
немыми угольками исподбровья.
Испробована соль стократ,
И снова рыка льва непревзойденней
собачий вой: Экклезиаст -
последний полнолунья акт задернут.
Июлю в след октябрь попал,
как в след Израиля Иеремия,-
о, лета бабьего печаль,
тебя ль нарек Амнон Фамарью милой.
3. Последний бунт октября.
Просторы убраны блистаньем паутины.
Тоскливостью высокой взбиты облака -
шиньон Антуанетты перед гильотиной:
и падает кровавым лезвием закат.
В отребьях траурного обрамленья веток
на месте, падающей в обморок, листвы
зияют, жадным к зрелищам кровавым, блеском
невосполнимые пробелы пустоты,
как взгляды, жадной к наслажденьям казнью, черни.
Широк прощальный осени невинной жест,
как повелителя поклон надменный,
прощающий толпе мытарства королей.
К Г0Д0ВЩИНЕ ГИБЕЛИ "КУРСКА"
Тень, спину прикрывающего, друга,
подругу слез мужских, надгробных слов,
промозглой до кости, продроглой грудью
встречать - да по плечу ли этот стон,
уставшим чтить уставы сухопутья,
устам, уставшим даже от забав
кораблики мыслишек пресных путать
и мелководьем шлягерным пускать.
Курортный раж, азарт загара - лето...
Душ-тел, вокзалов-багажей бог - юг...
Буфет-купе, пропито и пропето:
на юг - на юг..., на юг - на юг... И вдруг!
Стучат?!.
– Крым, Сочи - все покрыла вести
девятым валом северная ночь...
Москва - Курск - Киев, города и веси -
стучат?!.
– жена, невеста, мать и дочь...
Стучат?!.
– в груди подлодки не бывает