С носом
Шрифт:
— Спасибо, — сказала я ему и благодарно улыбнулась. Он смело посмотрел мне прямо в лицо своими прозрачными, как и он сам, глазами — они были похожи на две капли воды, парящие в невесомости.
— Пожалуйста, — сказал мальчик.
Я проскользнула внутрь, не переставая удивляться всем этим вежливым детям и подросткам, которые нынче попадаются чуть ли не на каждом шагу, и в то же время была очень довольна, что этот последний не стал с-вами-все-в-порядничать. В подъезде было сумрачно, почти темно. Я нажала на теплившуюся оранжевым светом кнопку выключателя, который издал немного пугающий, электрически-трескучий звук, прежде чем вспыхнул свет. Никакого холла или коридора в подъезде не было, лестница начиналась практически сразу у двери. На первом этаже умудрилась
Тем не менее я продолжала идти, будто меня кто-то тащил на веревке. На первом этаже пахло запеченной рыбой, и не просто привычным домашним лососем, а какой-то странной снедью с плавниками, как в столовой, так и представила, как она лежит в форме для запекания, окруженная бледным бульоном с масляными разводами. Протопала через зловонный второй этаж, там были двери, обитые березовым шпоном, а пол выложен серым камнем с редкими пестринками, и, конечно, имена, два Виртанена подряд, один Корхонен и один Ниеминен. Потом добралась до третьего этажа, там жили Лайне, Керосуо, Максимайнен и Вяхяля, и, наконец, на четвертом пробежала глазами по фамилиям Мерикоски, Мерикаллио и Мериканто и остановилась перед дверью, на почтовом ящике которой было написано «Хятиля».
Сложно сказать, то ли это имя на меня так повлияло, то ли еще что, но вдруг, напрочь забыв про нос и про все остальное, я подошла и позвонила в дверь.
Послышалось мягкое «пимпом», словно слишком громкоголосый колокольчик запрятали под толстое пуховое одеяло. Почтовое отверстие в двери было приоткрыто, из него прямо мне в лицо устремился поток воздуха с едва уловимым запахом горелого масла. Я успела на секунду задуматься, какой же он, этот Хятиля, — судя по фамилии, очень суетливый. И как-то вдруг стало мне весело от своей глупой шутки, с Ирьей на пару наверняка посмеялись бы беззаботно и от души, но тут, в подъезде, перед чужой дверью, мысль о том, чтобы расхохотаться ни с того ни с сего, с одной стороны, нагоняла страх, с другой стороны, вызывала еще больше смеха.
В приступ хохота, к счастью, это перейти не успело, за дверью послышались сперва звучные шлепки тапок по полу, а потом долгое ковыряние в замке. Дверь распахнулась.
Пожилой мужчина совсем не выглядел суетливым, даже отдаленно не напоминал суетливого, совсем не Хятиля. Он был ниже меня ростом, худой, как из концлагеря, и скрюченный, словно засохший сморщенный перчик чили. Глядя на его веки, все в морщинах, будто в червоточинах, невероятно медленно моргающие, я вспомнила про инопланетянина Е.Т. из одноименного фильма. У Хятиля были квадратные очки столетней давности с янтарными дужками, которые, казалось, являли собой еще одно проявление царившего во всем доме пристрастия ко всему квадратному; в оправу очков были втиснуты такие толстые линзы, а бедняга смотрел сквозь них столь невидящим взглядом, что уж в ком-в ком, а в нем-то уж точно не было никакой злобы, расчета и тем более ничего оценивающего. Мне тут же подумалось, что при таком плохом зрении ему приходится рассчитывать исключительно на человеческую доброту.
Захотелось обнять его, но я не успела.
— Проходите, — сказал он шуршащим голосом с каким-то странным эхом. Потом он приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы мог протиснуться человек моего размера.
— Спасибо, — сказала я. К словам примешался
Тем не менее он довольно проворно указал мне жестом дорогу и, слегка придерживая меня за рукав, проводил в едва заметную маленькую прихожую, а из нее через короткий коридорчик на кухню.
— Ну что, — прохрипел он и ударил в ладоши, но так медленно, что когда ладони наконец встретились, то у меня уже не оставалось сомнений, что теперь они тестообразно растворятся друг в друге, — иначе быть не могло. — Показать, где тут все лежит?
Я закашлялась и сказала:
— Эээ.
Склонив голову на пару сантиметров влево, старик щурился на меня сквозь толстые очки, которые, казалось, были изготовлены специально, чтобы мешать зрению, словно кто-то сыграл хорошую, по его мнению, шутку и потом начисто о ней забыл, и вот бедняга-старик десятилетиями в одиночестве натыкается на стены.
— Ах да, — спохватился он и медленно протянул руку. — Забыл представиться.
Его рука казалась в моей руке кожаным мешочком с драже. Я встряхнула все эти отдельно болтающиеся внутри косточки с крайней осторожностью. Представилась и узнала, что мужчину зовут Илмари, и так как он, похоже, совсем не понял, по какому делу я тут нахожусь, я выдала ему почти на одном дыхании свою литургию, которая к тому моменту стала уже довольно складной, после чего уточнила, что была бы очень благодарна, если бы господин Хятиля уделил мне немного времени, совсем чуточку.
— А я думал, вы из центра услуг на дому, — сказал он неожиданно громко, обычным стариковским голосом. — Все вы такие похожие, такие привлекательные. — Он замолчал, потом посмотрел на меня невидящим взглядом и хрипло, с легкой грустью добавил: — Ну, то есть они.
Я не стала спорить, а решила пройти в кухню и усадила нас обоих за стол. И когда наконец почувствовала плетеный стул под задницей, то испытала одновременно огромное облегчение и чувство ужаса. С одной стороны, было приятно просто присесть, с другой стороны, я понятия не имела, как действовать дальше. Я ведь совсем не собиралась звонить в дверь, а теперь вот сижу на кухне за столом, со своим носом и все такое, и теперь уже сложно понять, как же это произошло.
Я продолжала сидеть и все. Старик на другом конце стола тяжело, но спокойно дышал, он как бы просто был. И поскольку спешить было действительно некуда, я принялась разглядывать очередную кухню в Кераве. Часов и здесь было предостаточно, по всей стене развешаны тарелки с видами разных городов и стран, располосованные минутными и секундными стрелками. Лондон, Париж, Мадрид и Касабланка, Мальта, Египет, Бразилия и что-то похожее на Китай, были тут и почти уже забытые, к примеру, Югославия, Чехословакия, еще Болгария. Поразмыслив немного, я вдруг, к своему стыду, обнаружила, что долгое время жила с представлением, будто последняя из вышеупомянутых пропала с карты где-то в начале девяностых.
Объединяло их, эти часы, то, что все они показывали разное время. И если я вообще что-то понимаю, дело было не в разных часовых поясах, а в беспорядочном ходе всех часовых и минутных стрелок.
Старик выдернул меня из потока мыслей.
— Хорошая ты девчушка, — сказал он вдруг совершенно ясным голосом, улыбнулся правым уголком рта и уставился своими закованными в толстые стекла глазами куда-то в направлении меня.
— Ну да, и вы тоже хороший, — сказала я, на более развернутый ответ меня не хватило, не осмелилась, но, правда, задумалась, что он еще такого мог бы понапридумывать, о чем мы здесь якобы с ним говорили. Или это у меня все из головы повыдувало? Что, если и впрямь мы уже обсудили погоду, политику, сериалы и все остальное, а мне казалось, мы только молча сидели за столом?