С Петром в пути
Шрифт:
А во второй половине осень дохнула хладом. Караваны журавлей, гусей и мелкой птицы потянулись к югу с прощальною песней, и запылали костры из сушняка — ночами стало зябко.
Азов как стоял неколебимо, так и продолжал стоять. И второй штурм не удался. Ну что ты будешь делать! И тут Петру вспомнились крымские походы князя Василья Васильевича Голицына, коротавшего безрадостные дни свои в краях хладных к бесплодных по его царской милости. Жестокая опала постигла князя с семейством, и одною из тягостных вин его были те бесплодные походы на Крым с великим уроном. А сейчас он, великий царь и самодержец Пётр, терпел явный урон. Экая досада! То не потехи под Прешбургом, а натуральная
Но он продолжал бодриться. Отсылал таковые грамотки Андрею Андреевичу Виниусу, коего почитал:
«В Марсовом ярме непрестанно труждаемся. Здесь, слава богу, всё здорово и в городе Марсовым плугом всё испахано и насеяно, и не токмо в городе, но и во рву. И ныне ожидаем доброго рождения».
Бодрился, бодрился. И других взбадривал. А душа изнемогала. Неужто их ждёт бесславная ретирада, подобно той, которую испытал князь Василий Голицын? Допустимо ли это? Первый взаправдашний поход, первая в его жизни военная кампания, которую он мнил увенчать победоносной викторией, — и вдруг столь постыдный афронт! Он отгонял эти мысли от себя, а они всё возвращались и возвращались...
Укором ему был сам русский лагерь. Он мало-помалу обращался в лазарет. Больных становилось всё больше, лекари были беспомощны. Недостаток испытывался во всём, подвоз притекал малым ручейком.
А сентябрь стал крут. Ветры задували всё свирепей. Казалось, сама природа ополчилась против стана русского царя, против его самого, против его казавшейся такой победительной самоуверенности.
Наконец, уверившись в том, что Азов не взять, что два приступа показали их неподготовленность, Пётр созвал консилиум.
— Как быть, господа генералитет? — напрямую спросил он. — Чую напрасность наших усилий. Приступа наши враги Христова имени отбили. Что далее?
Поднялся Лефорт, царский любимец:
— Снять надобно осаду, государь Питер. Болезни войско косят, сама природа нас гонит.
— Ия так полагаю, государь, — поддержал его Фёдор Головин. А другой Головин, Автоном, был ещё категоричней:
— Афронт, государь, полный афронт. Надобно отступить, возвратиться.
— Воротимся на будущий год, собравши всю воинскую силу, на многих больших судах. Кои и с моря турка начнут теснить, — высказался Фёдор.
— За битого двух небитых дают, — с горькой усмешкой произнёс Пётр. — Быть посему.
— Побойся Бога, Питер! — воскликнул Лефорт, — Мы не биты вовсе, мы ретируемся пред обстоятельствами. Не турки против нас, а небеса.
— Верно говоришь, Франц, — оживился Пётр. — Мы отступим по велению небес. С таковой волей не поспоришь. Верно?
И все были согласны.
К тому ж приходили добрые вести от Шереметева. Он с казаками гетмана Ивана Мазепы взял некоторые татарские городки, устроив переполох меж крымцев. Они срочно подтянули татарскую конницу из Бахчисарая и других улусов. Всё ж не занапрасно труждались: Таган и Кызы-Кермен остались в руках Москвы.
С тем и въехали в Москву. Колокольным звоном встречала она сильно поредевшее войско, сиянием своих куполов, толпою посадских. Царь верхом на коне глядел победителем. В самом деле, он победил в себе досаду, обиду, робость. Он был полон боевого духа. Он не сдался.
Он мыслил о грядущей виктории.
Глава пятая
ХИТРОВАНСТВА БОЛЬШОЕ ЗЕРЦАЛО
Как небо в высоте и земля в глубине,
так сердце царей — неисследимо.
Отдели примесь от серебра, и выйдет
у сребреника сосуд: удали неправедного
от
Не величайся пред лицом царя и на месте
великих не становись... Веди тяжбу с соперником
твоим, но тайны другого не открывай...
Что может быть глупее... чем пресмыкаться перед
народом, домогаясь высокой должности,
снискивать посулами народное благоволение,
гоняться за рукоплесканиями глупцов?..
А громкие имена и почётные прозвища?!
А божеские почести, воздаваемые ничтожнейшим
людишкам, а торжественные обряды, которыми
сопричислялись к богам гнуснейшие тираны?!
В Посольском приказе собраны были все искусники по части дипломатии, знатоки языков, нравов и обычаев в разных царствах-государствах, исследователи характеров, одним словом, люди высокого ума и таковых же способностей. Их было не так уж много на Москве. Ну, может быть, каких-нибудь два-три десятка. Царь Пётр таковых отличал, понимая, что от них великая польза и прямой прибыток. Сами себя приказные называли хитрованцами, а свой приказ — хитрованства большое зерцало.
В этом содержалась некая истина. Они тщились обыграть иноземных посланцев, соблюсти выгоду своего отечества прежде всего. В том ничего зазорного не было. Всяк ищет своей выгоды в любом деле: будь то купечество, ремесло либо переговоры. Всяк норовит переговорщика, пред ним стоящего, убедить в своей правоте и бескорыстии. И дипломатия есть своего рода торговля. Но торговля интересами. Интересами владык — королей, царей, герцогов и прочих и их владений.
Где кончается дипломатия, там начинается война. А война, как известно, дело рискованное. А вдруг Марсово счастие отвернётся, а вдруг фортуна покажет своё коварство?
Молодой царь Пётр всё это понимал, ибо ум его опередил роды, и умом он был быстр, подвижен и порою проницателен. С некоторых пор он стал единовластен: двоецарствие окончилось. Братец его — немощный и великий богомолец, яко отец его благоверный, царь Алексей Михайлович, тож царь великий государь Иван Алексеевич V тихо опочил 29 января 1696 года. Правительница и зазорное лицо, как именовал её Пётр, была в затворе.
Вот что поразило воображение Петра: его братья помирали в один день со своим батюшкой, то есть в конце января. Впрямую это касалось Ивана — он умер день в день со своим отцом. А жития его было тридцать лет. Предшественник его царь Фёдор Алексеевич прожил на белом свете и того менее — двадцать лет. А короновался он аккурат 29 января.
По правде сказать, братец Иван никак, ну совершенно никак не мешался в дела правления, ни единым словом не переча Петру. И то сказать: был он слаб головою. Сестрица Софья — иное дело. За нею был любомудр князь Василий Голицын, и она дерзко говорила его устами.
Конечно, князь Василий был голова. Светлая голова. Но голова противная, потому как блюла интерес своей полюбовницы, стремившейся захватить и удержать за собою власть, что было противно всем заповедям и обычаям на Руси. Царевны обязаны были смирно сидеть в своём дворце и дожидаться жениха из иноземных принцев. А эта за малолетством своих братьев нежданно вышла из затвора и на плечах стрельцов вознеслась в правительницы. Ума она, разумеется, была непростого, изворотливого ума. Для правления его недостало, и тогда она высмотрела головастого князя Василия и отдалась ему.