С Петром в пути
Шрифт:
— Сам говорил: бог не выдаст — свинья не съест. Им тоже палец в рот не клади. Нас вот не выдал никакой бог, мы за тобою, заступником нашим, как за кремлёвской стеной. Грозную грамоту им сладишь, царским именем прикроешь.
— Ох, кисло мне, — вздохнул Фёдор. — Вели им завтрева в приказ ко мне явиться. Сколь их, смышлёных?
— Трое да один недоросль.
— Недоросля не надо, куда его? А ты во что уткнулся? — обратился он к Петру.
— Да вот отцовы книги перечитываю. Взял Эразма из Роттердама. «Похвала глупости» называется, истинно так: глупость правит миром.
— Знатное сочинение, — одобрил Головин. — Его уж успели с латынского
— Токмо не на российский...
— Великий наш государь Пётр Алексеевич задумал многие книги мудрецов да искусников в разных делах переложить по-российски, да на кого сие возложить? Мне предлагал вот с латинского перевесть.
— Да я возьмусь, — выпалил Пётр. — Я уж тут кое к каким сочинениям приглядывался.
— Ишь ты, какой шустрец, — хохотнул Фёдор. — Доложу его царскому величеству, что таковой сыскался. Крестник мой.
— И берусь, и переложу! — задорно выпалил Пётр.
— А можешь некий образец представить? — засомневался Головин.
— Как не мочь — могу, есть таковой. Правда, начальные страницы.
— С какого же языка?
— С голландского. О мореплавании.
— Это в самый раз, — обрадовался Фёдор. — Государь наш теснейше к морскому делу прилепился. Я ему беспременно доложу и тебя с переводом ему представлю. Ты ведь у нас приказный, стало быть, на государевой службе.
Вышел довольный. Конь хрупал овёс из хрептуга. Конюший держал его вожжи, а свою лошадь привязал к коновязи. Всё помаленьку улаживалось. В Тобольск он не поедет — хватит с него сибирских хождений. Верил, что и государь с ним согласится. Да и он ему нужен, государю. Всё чаще и чаще требовал он Фёдора к себе, не чурался просить совета и советы его принимал. Он, Фёдор, стал ближним боярином, а старое боярство всё более и более отходило в тень. Боярская дума мало-помалу теряла своё значение. У царя Петра был свой совет, свои советники из людей мозговитых, а не родовитых. Родовитость молодой царь ценил мало.
— Я почитаю заслугами своими отечеству, — говорил он, — доставивших себе знатность и уважаю их потомков, таковы, например, Репнины и им подобные. Но тот, однако же, из потомков знатных родов заслуживает презрение моё, которого поведение не соответствует предкам их: и дураки сноснее в моих глазах из низкого роду, нежели из знатного.
А сколь много таких дураков у власти, размышлял Фёдор, и непонятно как восходят: вроде бы видать, что дурак, да он и скрыть сего не может, как ни тщится. Сколь многих встречал он дураков на своём пути. А в Сибири! Там все неустройства от них. Москва дураков туда поставляет, иной раз хочет их сбыть, а иной — от недостачи умных людей.
Бог един и сделал всех людей равными — дураков и умных. Бог един, и все его дети. Фёдора поразила эта мысль, высказанная Павлом Шафировым. И он стал развивать её дальше. Стало быть, нет ни эллина, ни иудея, как о том проповедовал апостол Павел. Стало быть, каждый народ по-своему окрестил единого Бога: Саваоф, Яхве, Аллах, Будда, ещё как-нибудь. Вот у тунгусов простой идол, по-разному называется, а у остяков тож идол и тож по-своему называется. Что ж они без Бога живут?
Непросто всё это. Надобно высказать государю Петру Алексеевичу. Чем далее размышлял он над Божьим промыслом и над своим новым поприщем, тем более брали его сомнения. Надо ли переменять воевод? Старый-то оброс и поумерился, а новый начнёт хапать да мести. Только к себе, под себя. Статочное ли то дело?
Государь Пётр Алексеевич одобрил:
— Я и не мыслил посылать тебя в
— Да, государь, необъятна та земля. Вестимо как царство-государство. И народов разных тамо обретается несметное количество. Идолопоклонники, бог у них деревянный либо каменный, оружие — лук и стрелы, грамоты они не знают, истина у них своя. Иные кочуют с места на место, жилища у них постоянного нету.
— Ведомо мне это. От бывалых людей слыхал, в книгах читал, — обронил Пётр. — Спафария знаешь небось. Он мне много чего рассказывал. О богдойских людях — о китайцах. Эти, как знаешь, великие города поставили, каменной стеной себя от набегов отгородили. Сказывал он, что стена та тянется на тыщи вёрст. Уму непостижимо! И огненный бог у них есть; сказывал Спафарий, что-де порох от китайцев пошёл. Богдыхан ихний, царь китайский, сын Неба именуется.
— Верят они, государь, будто все народы, кои их окружают, ихние данники, — сказал Фёдор. — Я с чиновниками их, с мандаринами этими, спорил: мой-де государь могущественней вашего, царство его — от моря и до моря, войско у него несметное. А ещё говорил я им, есть и другие государи, весьма сильные, как, например, Карл шведский.
— Ну, придёт время, и Карлу со шведами мы укорот учиним, — уверенно произнёс Пётр. — Недалече ждать. — И, помолчав, добавил:
— А ты, Фёдор, слуга мой верный, ступай без робости. Управишь приказом — управишь и царством Сибирским.
Сибирь была велика и необъятна, а сам приказ невелик и объятен даже очень. Приказная изба о шести окошках, притом волоковых, дававших очень мало света, делилась на три помещения. В двух из них сидели два дьяка да четыре подьячих, а третье, поменьше, предназначалось для начальствующего — для него, Фёдора.
Середину занимал большой стол с лавками обочь него, а в возглавии — кресло, обитое кожею. В углу поставец [19] со свечьми да медною чернильницей. Ещё шандал [20] тож медный.
19
Поставец — небольшой стол с ящиками и полками для посуды.
20
Шандал — подсвечник.
Старший дьяк Василий Ерофеев принёс ему на обозрение писцовую книгу, куда заносились рапорты воевод, доношения других служилых людей, приходы-расходы товара, мягкой рухляди. Записи были неряшливые, велись кое-как, досмотру над ними, видимо, не было. И вообще некое запустение чувствовалось во всём: и в делах, и в делопроизводстве.
Вскоре, как было уговорено, Фёдор получил царский указ. В нём было писано: «Ведомо стало нам, великим государям, что от частой перемены воевод в царстве Сибирском чинятся всякие неустройства. А посему от таковых частых перемен казне начали быть великие недоборы и всяким доходам оскудение, потому что воеводы, забыв крестное целование и презря жестокие указы, вино и всякие товары в Сибирь привозят и сверх того в Сибири вино курят и там вином многую корысть себе чинят; а на кружечных дворах государева вина записывают малое число, в год инде по 20 и по 10, а инде написано в продаже всего одно ведро, а в иной год ни одного ведра продать не дали».