С Петром в пути
Шрифт:
«Эк вымахал, — подумал он, глядя на то, как молодой царь выпирал из своего трона. — Обновить бы седалище надо...»
Иван по-прежнему дремал, никак не откликаясь на происходящее. Пётр время от времени косился на соцарственника, но потом вновь обращал взгляд на выступившего вперёд думного дьяка. Тот, прокашлявшись, развернул перед собою свиток пергамента и провозгласил согнувшимся в низком поклоне Фёдору и Ивану:
«Окольничий Фёдор Головин! Великие государи и прочее велели тебе говорить: будучи ты на службе в Даурской земле под Селенгинским, с китайскими послами чинил съезды, и за помощью Божией, а их, великих государей счастием, по многим разговорам с теми китайскими послами, учинил мир и границу постановил, и договорными письмами с ними разменялся.
Да
Да ты ж с полком ходил на Табунуцких иноземцев, и многих побил, и в полон поймал, и под их, великих государей, самодержавную руку высокую в подданство и в ясачный платёж привёл восемь мунгальских тайшей [13] со всеми их улусными людьми да Онкоцких и Братских иноземцев 2060 человек; и те иноземцы ясак и ныне им, великим государям, платят...
13
Тайша — монгольский и калмыцкий старшина.
Да ты ж после отходу от Нерчинска китайских послов посылал на изменников ясачных Онкоцких ратных людей дважды и многих их побил, а иных по-прежнему в ясачный платёж привёл. Да ясачных же тунгусов-изменников двух острогов по-прежнему призвал в ясачный платёж и аманатов [14] с них взял, и построил два города новых...
Да в Нерчинске, в Удинске и в Селенгинске собрано при тебе в их, великих государей, казну с торговых людей десятой пошлины камками [15] и атласами в дву годах по тамошней цене на 2509 рублёв. Да ты ж, будучи в Даурских острогах, в покупке и в подряде хлебных запасов служилым людям на жалованье перед тамошнею даурскою покупной ценою чинил им, великим государям, многую прибыль.
14
Аманат — заложник.
15
Камка — шёлковая китайская ткань с разводами.
Да при тебе ж в Иркутском и в Байкальских и в иных острожках, которые ты ведал, ясачных и поминочных и десятинных соболей собрано в трёх городах и... в Сибирской приказ прислано 193 сорока да 194 сорока пупков собольих, 1239 лисиц по сибирской цене, и с иною мягкою рухлядью [16] на 21 568 рублёв. И великие государи жалуют службу и радение твоё милостиво похваляют».
Жаловано было ему по две тысячи рублей годовых, накопилось четыре тысячи с гаком — деньги агромаднейшие! Почёта и знатности ему прибавилось: пожалован он был боярином, а некоторое время спустя генерал-кригскомиссаром.
16
Мягкая рухлядь — меха.
Вступил он на государственное поприще твёрдою стезёю, и молодой царь Пётр Алексеевич глаз с него не отводил. А что до боев и до всего прочего, что ж... Картинку должно раскрашивать, дабы она гляделась живей да веселей.
Глава третья
С ВОЛКАМИ ЖИТЬ...
Переселись туда, где процветает наука.
Не думай, что она тебя искать будет или что
товарищи
на собственный ум не полагайся.
Не нам искать объяснения благоденствию
нечестивых и страданиям праведных.
Когда мудрость войдёт в сердце
твоё и знание будет приятно душе твоей,
тогда рассудительность будет оберегать
тебя, разум будет охранять тебя,
дабы спасти тебя от пути злого,
от человека, говорящего ложь.
Наука светила ему не в Смоленске. Она стала светить ему в Москве, куда он переселился со всем своим семейством, которое мало-помалу прирастало.
Здесь Павел Шафиров почувствовал себя как рыба в воде. Покровитель и благодетель определил его толмачом в Посольский приказ. Позади осталось захолустье с ешивой и синагогой, с их заскорузлыми премудростями, самодовольные ксёндзы и ещё более самодовольные паны, мнившие себя хозяевами жизни.
Москва шумела. Первое время его не очень-то обременяли на новой службе. Глава приказа князь Василий Васильевич Голицын подолгу отсутствовал, когда наконец являлся, был чем-то озабочен и рассеян, слушал донесения вполуха, почти никого не принимал, и лицо его хранило угрюмое выражение. Прежде приветливый, разговорчивый и любознательный, охотник пошутить, подолгу беседовавший с иноземцами, кои ценили его ум и просвещённость, он сильно переменился. И немудрено: грозные тучи сгустились над ним, а ведь власть его была едва ли не царской, то бишь он был почитай семь лет правителем государства, пока правительницей была его любовница царевна Софья. Он был не только Большой государевой печати сберегатель, но и глава многих приказов, важнейшим из которых был Посольский, ведавший сношениями с иноземными государствами.
Власть царевны Софьи в одночасье рухнула, а с нею и власть и значение князя. Было это в 1689 году, когда Фёдор Головин, ничего о сих переворотах не ведая, сражался с китайцами и мунгалами. Ведал бы — посожалел о князе. Были они в дружбе, князь Василий весьма много наставлял Фёдора в дипломатической службе, и мыслили они совершенно сходно.
Когда же Фёдор возвратился, князя Василия на Москве уж не было: лишённый всех чинов и боярства, он скитался с семейством своим во хладных северных краях.
Павел тоже сожалел о князе, ибо тот оценил и его ум, и его способности, и знание языков. Опала его случилась на глазах к немалому прискорбию всех служилых в Посольском приказе. Его место занял Лев Нарышкин, дядька молодого царя Петра, особыми достоинствами не блиставший.
А тогда, во дни княжьей опалы, Павел Шафиров часами бродил по Москве. Часто пропадал он в лавках земляков на главном московском торжище у храма Василия Блаженного, что на рву. Здесь обосновались крещёные смоленские жиды — Евреиновы, Копьевы, Веселовские и другие, предпочевшие изгнанию и гибели перемену веры. Они тоже утверждали, что Бог един и что христианство есть всего лишь ветвь иудаизма, а все христианские столпы начиная с Иисуса Христа — евреи. Да и Пятикнижие-Тора вошло составной частью в общую священную книгу иудеев и христиан Ветхий Завет, Книгу Книг — Библию.
Павел отстаивал службу в храме Покрова на рву и в великолепных кремлёвских соборах. Он шёл туда со стеснённым сердцем, но мало-помалу благолепие службы действовало на него умягчающе, и случалось, в каком-то неосознанном порыве он осенял себя крестным знамением и клал поклоны перед чтимыми иконами. И никто не косился на него, когда он поворачивался и уходил.
Вера отцов не угасала в нём. Он сохранил в душе всё лучшее, что она несла. Что-то в нём застряло и от римско-католиков. Словом, он чувствовал некую раздвоенность, но с нею было не тяжко. Он охотно бы послушал молитву заливистого кантора в синагоге, но синагоги не было, а был сокровенный молельный дом всё в той же Немецкой слободе, где он обитал и где нашли прибежище многие его земляки.