С Петром в пути
Шрифт:
Тайных встреч у них не было, как у него с Прокопием. Слишком тесен был круг соглядатаев, почти непроницаем надзор. Полномочных обложили почти так же, как охотники обкладывают медвежью берлогу перед тем, как поднять зверя.
Украинцев пытался всяко разорвать его, этот круг, но попытки эти редко приводили к успеху. От своего бессилия он нередко впадал в отчаяние и либо бранился по-матерному, либо лил слёзы. Савва Рагузинский однажды сказал ему:
— Послы христианские, те, которые в Царьграде, все противны мирному договору, и потому им ни в чём не доведётся верить. У всех у них таковое намерение есть, какое их повелители
Савва был сведущ и с теми послами имел сношение, потому что все они были причастны к торговле, всяк по-своему.
Он был в приязненных отношениях с польским послом Лешинским. Тому было двадцать семь лет, и он был полон честолюбивых замыслов. Получив назначение в Стокгольм, ко двору молодого шведского короля Карла XII, он разоткровенничался и сказал, что просил от имени сейма и Речи Посполитой, чтобы турки ни за что не заключали бы мира с Москвой, а вошли в союз с Польшей. Плодом этого союза могла бы стать победоносная война, которая вернула бы туркам Азов и весь северный берег Азовского моря да ещё низовье Днепра, полякам — Киев и Киевщину с малороссийской Украйной.
— Высоко метит забраться, да забывает, каково будет падать с той высоты, — заметил Савва, — а ведь беспременно разобьётся, право слово, разобьётся.
— Как знать, — охладил его Емельян. — У них в Польше то и дело неустройства, чуть что — надрывают глотки: «Не позволям!» Такой уж вздорный народец, эти паны. А что сейм? Согласился ли?
— Мне грек сказывал, что великий везир против. Поляки-де хотят загребать жар чужими руками, они-де всегда были на то горазды.
— Вот и хорошо! — обрадовался Украинцев. — Более всего опасался я польского подвоха, потому как мы с ними боками трёмся и от них много претерпели. А Киева им более не видать как своих ушей: статочное ли дело — отдавать великий град, где Русь восприняла святое крещение. И Польше постыдно посягать на российские святыни.
— Э, братец, кто ныне имеет стыд? Нету таких! Турки вон какими святынями завладели: Святой землёй — Палестиной. Откуда Христос сошёл в мир, где он претерпел муки ради рода человеческого.
— И что? Кто возвратит эту землю христианам и иудеям? Ежели бы меж христианских владык наступило наконец согласие, чего не чаю и в грядущих временах, и они соединившись изгнали бы турок из Святой земли, вот было бы благо. А они все собою сыты, у каждого свой интерес.
— Таково устроено всё человечество, — вздохнул Емельян. — А Господь не мешается, у него, видно, свои дела. А каковы они, нам не суждено постичь.
— Напускать бури да трясти землю, — засмеялся Савва.
— Таково он, верно, веселится да резвится, — поддержал шутку Емельян.
— А нам-то каково? — с обидою произнёс Чередеев. — Мы ему молитву, а он нам ловитву, да?
— Молись не молись, всё едино — толку не будет, — философски произнёс Савва. — Человек живёт надеждою, а она не сбывается.
— Сказано не нами: на Бога надейся, а сам не плошай, — заключил Украинцев. — У Бога нас много, как на всех отозваться?
— Чего ж тогда поклоны-то бить? — заметил Чередеев.
— А что? Жди своего череду, ты ж небось Чередеев, — усмехнулся Емельян.
Разошлись. А тут явился-запылился сержант Преображенской Никита Жерлов.
— Долго ль добирался? — спросил Украинцев.
— Два месяца да восемь дён, — отвечал
— Сразу видать: чёрен стал, будто мурин [40] . Давай бумаги.
Привёз гонец царское соизволение на срытие поднепровских городков да на разорение Кизыкермена. Теперь уже окончательное. И грамоту Фёдора Головина. Начальник Посольского приказа и самоближний боярин писал ему:
40
Мурин — арап, негр, чернокожий.
«Сведайся у турок: мир ли хотят делать или войну. Великий государь войны не страшится, пусть знают. Теперь у нас и флот военный есть, и весь припас для войны подготовлен, войско тож в полной готовности. Попужай турок, елико возможно... Притом пущай ясно скажут, чего хотят...»
Нет, про согласие срыть городки он им не скажет, и про Кизыкермен тоже. А припугнуть — припугнёт. Глядь, и поддадутся.
Решив так, он приказал отмыть да и накормить гонца, дать ему отоспаться вволю.
Стал пугать. Турки слушали с непроницаемыми лицами. Потягивали кофе из чашечек, время от времени кивали невпопад.
Украинцев поначалу пренебрегал турецким кофием. А потом мало-помалу втянулся, вошёл во вкус. Вместе с чёрною жидкостью по жилам разливалось тепло и во всём теле ощущалась лёгкость. «Надобно привезти в Москву ихний рецепт варки кофею, — думал он. — А то как-то голландский посол угощал меня, так я кроме сладости ничего не почувствовал. Чай, как я понимаю, тоже ему сродни, однако вкус не тот».
— Вот как я тебе отвечу, почтеннейший, — вдруг взвился рейс-эфенди, когда Украинцев закончил свою речь. — Мой повелитель, солнце Вселенной и гроза неверных, султан султанов, чьё имя недостойно касаться твоих ушей, никого в мире этом не боится. У него воинов — что звёзд в небе, султанский меч поразил все пределы мира, и твои единоверные народы сейчас повержены на колени. Так стоит ли нас пугать могуществом твоего государя? Мы отдали вам Азов, Таганрог и Миус не по слабости нашей, а потому, что на то было соизволение Аллаха. Если вы так хотите подписать мирный договор, верните нам эти города да ещё те, о которых уже шла речь.
— Ещё раз говорю: неможно воротить то, что завоёвано кровью в ратных трудах, и довольно об этом, — с сердцем отвечал Украинцев. — Я ещё раз вопрошаю вас: хотите ли вы мира? А то мы топчемся вокруг да около уже который месяц, можно сказать, даром хлеб едим и кофий ваш пьём. Небось, его султанское величество и тот гневается за промедление. Вот что, господа хорошие, давайте кончать. Пора уж!
Видно, и туркам стало уже невмоготу топтание на месте. И они начали поддаваться. Да и царь-государь прямо-таки взывал:
«Токмо конечно учини мир. Зело, зело нужно!»
Наконец на двадцать третьей конференции, которая состоялась 3 июля 1700 года, Константинопольский договор был подписан. Он заключал в себе 14 статей. Первая из них объявляла перемирие на 30 лет. Вторая говорила о передаче приднепровских городков, предварительно разорённых турецкой стороной. Важное значение имела четвёртая статья, оставлявшая за Россией
Азов и все прилегающие к нему земли. В статье о дани крымцам говорилось, что она отныне упразднится.