С Петром в пути
Шрифт:
«Предестинация» горделиво высилась на стапелях, обрастая щоглами, как называли русские корабельщики мачты, украшениями — резными болванами; с осторожностью поднимали тяжёлые бронзовые пушки. Корабль выглядел внушительно: двадцати сажен в длину и пяти в ширину и был сооружён по проекту Петра.
Головин написал адмиралу Фёдору Матвеевичу Апраксину: «...о корабле, сделанном от произволения монарха нашего, известую: есть изрядного художества... зело размером добрым состроенный, что с немалым удивлением от английских и голландских есть мастеров, которые уже многих лет сие искусство
Великое было торжество, когда «Предестинация» заскользила по стапелям при уханье пушек и треске шутих и приветственных кликах толпы, а затем, вспенив воду, гордо встала посерёд затона, покачивая мачтами, на которых трепетал штандарт царя.
И почти тотчас же Пётр укатил в Москву: на проводы генерала Карловича и бранденбургского посланника фон Принцена. С Карловичем царя связывали почти что дружеские отношения. Они завязались ещё в Вене, куда этот полномочный посланник Августа прибыл по его поручению с предложением прочного союза. Переговоры были откровенными: общий враг находился на севере, и у него были далеко идущие планы. То была Швеция, наращивавшая мускулы и готовившаяся к броску, очередному броску. Кто падёт первою жертвой — Польша? Россия?
Тогда ещё правил Карл XI — осторожничавший и не склонный к авантюрам. Его преемник, Карл XII, ещё юноша, был, как доводили вести, совершенно необуздан. Он лихорадочно готовился к войне, пополняя и без того большую армию новыми полками. К войне против кого? Цель была ясна, она оставалась всё той же.
— Пусть мой брат, король Август, не ослабляет своих военных приготовлений, пусть вербует новых резидентов в Швеции. Я не свожу с неё глаз и за всеми государственными тяготами не упускаю из виду нашего общего врага, — напутствовал его Пётр.
Карлович не спускал глаз с царя. В них читались преданность и восхищение.
— Будьте уверены, ваше царское величество, в крепости нашего союза. Его не смогут расторгнуть никакие силы. Король, мой повелитель, разделяет братские чувства, которые связывают нас: Польшу, Саксонию и Россию.
— А вот и мой знак приязни, — И Пётр с радушной улыбкой преподнёс генералу свой портрет, исполненный в эмали, и притом в обрамлении бриллиантов.
— О, ваше царское величество, этот драгоценный подарок я буду носить на груди не снимая! — воскликнул польщённый генерал.
— Ну нет, — усмехнулся Пётр, — снимать-то его на ночь надобно непременно. А ещё вот что: пусть брат Август готовится к предбудущей кампании. Я же со своей стороны тоже предприму меры. А потом, при личном свидании, мы должны свести их воедино. Я прибуду туда, куда он назначит, разумеется, близ наших общих границ.
— Вы как всегда добры и великодушны, государь. Уверен, что король, мой повелитель, будет счастлив свидеться с вами.
— Да уж, мы с ним одного поля ягоды, — усмехнулся Пётр. — Промашки не дадим. Знатно время проведём!
В Воронеже трудился, в Москве веселился. Во дворце Лефорта был устроен пир пиров. Хозяин, недуживший последнее время, был бледен, натужная улыбка не сходила с его лица. Похоже, ему было не до веселья. Но как откажешь брудеру
— Износился я, — бормотал Лефорт, — много было едено, много было выпито, много было люблено, пора и честь знать.
И утешителей было много. Заглядывала и Аннушка Моне, блиставшая на пиру. Лефорт был её первым амантом, и то, что он без сожаления уступил её царю, почиталось актом братской дружбы. Впрочем, Аннушка не отказывала и ему в любовных ласках. Особенно в дни отсутствия Петра.
А сейчас она с участием отнеслась к его недомоганию и пыталась всячески ободрить его:
— Соберись с силами, Францхен, твоё отсутствие угнетает его царское величество. Тебе уже нельзя пить так много: напрасно ты пытаешься угнаться за ним. К тому же он сего дня, видно, не в настроении и ни разу не заговорил со мною. Всё время возле него этот Карлович. И вместе того, чтобы отдать поцелуй мне, он целует этого противного генерала и дарит ему свой драгоценный портрет. Словно он женщина, столь же прекрасная, как я, либо какой-либо монарх.
Лефорт вяло улыбался:
— Его царское величество был с тобой достаточно щедр, Аннхен. И ты не можешь таить на него обиду. Благодаря ему ты стала богатой невестой и можешь сделать выгодную партию. Скажи мне спасибо: это я представил тебя ему.
— Моя благодарность всегда с тобой, — произнесла Анна с видимой досадой и присела в книксене. — А теперь меня заботит твоё состояние. Ведь все, кто выказывает тебе свою преданность, всего-навсего слуги, а я — твой искренний друг. И преданный тебе душою и телом. — Сказав это, она невольно прыснула.
— Боюсь, что отныне я смогу удовольствоваться только душой, а до тела никак не дойду, — в свою очередь ухмыльнулся Лефорт, слывший изрядным острословом и даже в болезни не упускавший случая пошутить.
Лефорт вышел к пирующим, когда все уже были изрядно под хмельком, а кое-кого уволокли слуги в невменяемом состоянии. Однако Пётр держался молодцом и стоя провозглашал тост за тостом. Увидя Франца, он поднял кубок со словами:
— Здравие моего друга и брата, генерал-адмирала Франца Лефорта! Он сопровождал и будет сопровождать меня на всех дорогах жизни. Прозит!
С этими словами он вышел, чтобы запалить любимый фейерверк. Когда гром, треск и вспышки перестали озарять залу, царь вернулся. Но лишь для того, чтоб объявить:
— Поклон всей честной компании, а я с сим отбываю в Воронеж.
В самом деле, у парадного входа во дворец уже теснились кареты, возки, сани с поклажей. Пётр расцеловал хозяина, с трудом державшегося на ногах, однако почти трезвого, возвёл руку в знак приветствия и уселся в карету.
В морозном небе высыпали звёзды. Лошади пофыркивали, вздымая копытами комья мёрзлого снега. Над их головами и головами людей клубился пар. Ночь излучала жемчужное сияние. Оно исходило от снежных пространств, от звёздного пространства, уходившего за край земли.