С тенью на мосту
Шрифт:
— Да вот, как всегда мусор выношу. Глядите, сколько от нашей несравненной Цецилии Львовны выгреб, — он показал полное ведро бумаги.
— Нашли что-то интересное? — спросил я, зная, что мужчина любил отыскивать в мусорном ведре выброшенные рисунки иллюстраторов, которые по тем или иным причинам не устраивали Цецилию Львовну, а потом он распрямлял их и вывешивал на стене своей вахтерской каморки, которая была его постоянным жилищем.
— Нашел, нашел, — заулыбался он, показывая отсутствие переднего зуба. — Вот, гусеница верхом на слоне едет. И чем она не устроила Цецилию? Ничего она не понимает в художестве, потеряла дух детства.
— У меня есть мандарин. Подойдет? — спросил я, выглядывая из своего кабинета.
— А то ж, а то ж пойдет! — обрадовался он. — На завтра детвора как раз стащит и съест. Так… сейчас еще посмотрю, — кряхтел он, копошась над ведром, — а то вдруг что пропустил… Эге, что это тут. Какой-то стишок-страшилка. Кхм… эге, забавный стишок. А ну-ка Ларий, послушайте…
Однажды придет старичок,
И предложит тебе желанье.
Если сядешь на его крючок,
Жизнь твоя станет страданьем.
Он принесет тебе подарок,
И попросится в твой дом.
Но не верь ему, хоть он и жалок,
А гони его кнутом.
Он обманщик и не честный —
Не верь в доброту его.
Твоя семья исчезнет безызвестно,
И дом останется его.
Старик — мошенник и обманщик,
Приходит к тринадцати лет,
Не будь наивным мальчиком,
Иначе он съест тебя на обед.
Будь счастливым и веселым,
Не завися от своих бед,
А иначе призовешь ты
К себе похитителя лет.
Как только Гевор закончил читать, меня поразил ступор, а потом мелкая противная дрожь охватила мои руки и губы, я почувствовал, как они посинели от холода, хотя в помещении было тепло. Я попросил взглянуть на листок. Еще раз перечитал четверостишия, написанные ровным, красивым почерком. Никакой подписи не было. Аккуратно, дрожащими руками, я сложил его и засунул во внутренний карман пиджака.
— Я заберу его.
— Понравился стишок? — спросил Гевор и присмотрелся. — Эге, да вы весь дрожите. Печь вроде еще топится. Может, приболели?
— Нет-нет. Все хорошо, я не заболел. Просто взволнован, — словно во сне я начал шагать по сумрачной редакции от одного пустого стола к другому. Мысли кружились в точь-в-точь как снег на улице.
— Гевор! — крикнул я, и мужчина от неожиданности уронил железный
Дворник почесал недоуменно голову, а потом засмеялся, как ребенок.
— Вот это другое дело! Идемте, идемте!
Все выходные я брался за чтение материала, но постоянно ловил себя на мысли, что думаю о той таинственной девушке, которую я видел на улице, возле входа в редакцию, о девушке, которая принесла это злосчастное стихотворение. И чем больше я о ней думал, тем сильнее мне казалось, что это могла быть та самая затерянная девочка из прошлого. Девочка из Птичьей долины, таинственно исчезнувшая в холодном декабре.
На следующий день, рано утром, я бежал на работу в чудесном настроении, перепрыгивал через сугробы нечищеных тротуаров, и снег недовольно скрипел и искрился на морозном воздухе. В кармане пиджака у меня был листок, который грел мое сердце. Я намеревался разыскать, во что бы ни стало, девушку, приходившую в редакцию. А то, что это дорого мне обойдется, я не сомневался, так как мне придется нарушить негласное правило — старайся сохранять хрупкий мир и никогда не суйся в раздел мухи Цеце.
Я улыбнулся, увидев снеговика, слепленного мной и Гевором, он еще стоял целым и невредимым, потеряв только нос. Как всегда придя первым в редакцию, я зашел в свой кабинет и закурил сигарету, нетерпеливо поглядывая в окно, в ожидании появления Цецилии Львовны. Мысль о ней будоражила мою кровь, как будоражит индейца, ступающего на тропу войны. Вскоре я увидел шагающее величественной походкой длинное черное каракулевое пальто и огромную шапку из бобрового меха: Цецилия заходила в здание. Я, выждав необходимое время и напустив на себя непринужденный, деловой вид, направился в ее раздел.
— Доброе утро, Цецилия Львовна, — поздоровался я. — Как продвигаются ваши дела? Мы ведь скоро в печать сдаемся, успеваете?
Она, окинув меня взглядом, в котором непонятно что больше преобладало, презрение или высокомерие, хмыкнула и с нисхождением ответила:
— Доброе утро, Иларий Родиевич. Очень мило с вашей стороны, что вы интересуетесь. Если вы намекаете на мой не юношеский возраст, то смею вас заверить, у меня память лучше, чем у всей вашей коллегии. Все подготовленное для публикации, как и всегда, я подам вовремя.
Она принялась разбирать бумаги, показывая всем видом, что разговор окончен. Редакция начала постепенно наполняться людьми.
— Вы что-то еще хотите? — она припустила очки, и я увидел ее бесцветные холодные глаза, которые втыкали в меня крошечные ледяные кинжальчики.
— Да, хочу. Позвольте спросить вот про это, — я достал из кармана листок со стихотворением и протянул ей. — Это принесла девушка, которая заходила в понедельник?
— Я же выкинула это в мусорное ведро, — ответила она, делая брезгливый акцент на «это». — Вы что, копались в нем?
— Да, то есть нет. Никто не копался в нем, листок случайно выпал, когда выносили мусор, и я заметил его, — мне не хотелось говорить, что его нашел Гевор, так как она наверняка бы разозлилась и лишила бы старика его единственной радости — забирать себе рисунки из мусорного ведра. — Не в этом суть… Не могли бы вы сказать, кем представилась эта девушка. Может она сказала как ее зовут, назвала фамилию или кем работает. В общем, за любую информацию, которую вы сообщите, я был бы вам чрезвычайно благодарен.