С тенью на мосту
Шрифт:
— Разве такая девушка может кому-то не нравиться? — вздохнул он. — Я полюбил ее уже давно. Да только к чему эти разговоры, когда она любит тебя, а на меня и взглянуть боится.
— Почему-то мне кажется, что она полюбит тебя тоже. Она может видеть настоящее лицо человека.
— Может заглядывать внутрь болота? Если бы это было так, то я был бы счастлив. Хотя я плохо помню, что такое счастье, оно было у меня слишком давно.
— Ты должен вспомнить его, обязательно должен вспомнить, — я похлопал его по плечу, — а иначе, зачем тогда жизнь? Кстати, Малый, а какое у тебя настоящее имя?
— Ты первый,
3 Часть
Часть III
1.
Город захлестнул меня в свой пыльный водоворот, как осенний ветер заманивает в свои объятия маленькие, оторванные от родного дерева листья. Он закружил меня новыми местами, знаниями и хитрыми нашептываниями, что я когда-нибудь стану значимым человеком, что я обрету душевный покой и найду свое пристанище.
После того как я покинул родные холмы, я кочевал по городам, перебираясь из одного в другой и в третий, словно пытаясь зарыться в дебрях высоких домов, заблудиться среди улиц и людей, чтобы мой след навсегда затерялся.
Я путешествовал с одним чемоданом, в котором лежали все мои реликвии: отцовские часы, книга с памятной записью Ладо, белый платок с инициалами «И» и «С» и угловатой металлической брошью в виде птицы, и оловянная игрушка «силача Джонни». И однажды я приехал в один город, через который протекала хмурая река, вышел на перрон, набрал полной грудью воздух и решил там остаться навсегда. И мне повезло: город хоть и не сильно обрадовался моему появлению, но оказался готов меня принять как главного редактора известного журнала и одной скромной местной газетенки. И вот уже второй год я, не покладая рук и головы, трудился в редакции, которая занимала все мои мысли и время, заменив мне друзей и семью.
Только день успевал начинаться, как я уже оказывался на работе, закуривал сигарету и, пребывая некоторое время в задумчивом, расслабленном состоянии, смотрел в окно, выходящее на реку. Это были мои минуты спокойствия и умиротворения, а потом начинался бесконечный ворох бумаг, писем, проверок, препирательств с журналистами и монотонное стучание пишущей машинки. В течение дня я успевал еще не раз закуривать, а порой настолько увлекался, что с удивлением обнаруживал себя окруженным плотным табачным туманом, в котором чувствовал себя наиболее комфортно. Иногда мне казалось, что я погребал себя в этом дыму, пытаясь спрятаться от чего-то или кого-то, а возможно от прошлого или от самого себя.
— Ну и вонища здесь, — пробурчал мой заместитель Марк в очередной раз, заглядывая в мой кабинет. — Каждый раз как я сюда захожу, думаю, что привыкну, но нет, снова этот дым и снова я воняю, как осел. Боюсь, даже представить, как воняешь ты. Может, хоть окно откроешь, чтобы проветрить?
— Ты не представляешь, но я регулярно его открываю.
Он передал мне несколько напечатанных листов.
— Вот, прочти, Карич написал, говорит, что дельный материал. Обещает, чуть ли не сенсацию, но мне даже читать это противно. Он пустобрех, знаю я его сенсацию, раздувает до безобразных размеров чистейшую ерунду, и ждет, когда ее слопают. Сколько уже такого материала мы напечатали? Я вообще его
— Поэтому Марк ты и не главный редактор. Людям нравится читать статьи Карича. Да, он любит раздувать из искры большой костер. Да, он любит устраивать сражения крокодилов и жирафов, но он популярен, читатели его любят. И если мы выгоним его, что в итоге будет? Карич останется по-прежнему популярным, а мы останемся без представлений. И что мы будем показывать зрителям? Как Хилый сажает картофель на своем подоконнике? Или как Дина Сало рассказывает о домоводстве? А может, ты хочешь сделать ставку на Цецилию Львовну?
— Шутишь? — он прыснул со смеху. — Не поминая ее всуе, а то беду накликаешь. В общем, ладно, уговорил. Но как же меня бесит его хитрая морда с этими противнейшими жидкими усами, так и вырвал бы их! Смотри, я тебе не раз говорил, он когда-нибудь нас подставит.
— Не думаю, он, конечно, хитрый, но он трусливый, — я снова закурил и пустил кольцо дыма.
— Ты выходишь отсюда хоть когда-нибудь? — спросил он.
— Да, иногда, по ночам, чтобы купить сигарет.
— А хоть какая-нибудь личная жизнь у тебя есть помимо работы?
— Да, есть. Моя личная жизнь — это сигареты и вот эти стопки бумаг, которые я не знаю, когда прочту.
— Знаешь, теперь я понимаю, почему не меня поставили главным редактором, несмотря на то, что я девять лет отдал этой работе. Потому что ты безумец! Вы, безумцы, впрягаетесь в воз, на котором сидят все остальные. А потом, когда вы надрываете спину и слабеете, на ваши места приходят такие как я, и мы правим долго и счастливо. И сейчас я рад, глядя на тебя, что я всего лишь твой заместитель, потому что моя жизнь интересней и насыщенней твоей жизни. У меня есть семья, жена, дети. Я вижу солнце и сплю в обнимку с прекрасной женщиной, а ты с кем спишь? Когда ты последний раз был на природе, с кем ты дружишь? У тебя хотя бы есть друзья, а? Иларий ты застрял в этом чертовом кабинете, провонял дымом и положил всю свою жизнь на эту чертову работу. Тебе всего двадцать семь лет, а ты похож на старика. Ты видел себя в зеркале? Твое лицо напоминает мне подошву моих старых башмаков, валяющихся сейчас на помойке.
— Да, Марк, ты прав, я старик, но мне нравится такая жизнь. И если дальше все пойдет также хорошо, как и сейчас, то я надеюсь умереть здесь, на этом продырявленном и засаленном кресле, а все свое имущество я завещаю тебе — вот эти карандаши, бумажки и мой порванный на заднице костюм. Твоя жена залатает его, и ты еще много лет в нем проходишь. А также прошу после смерти мое тело сжечь, а прах смещать с табаком и выкурить вместе с мухой Цеце.
— Ха-ха, смешно, смешно. Я пошел работать. Еще увидимся.
Марк ушел, а я приступил к чтению статьи Карича. Эх, старина Марк был прав, я постарел здесь, зарывшись в этих стопках бумаг, а мне нужно было прочитать еще чертову дюжину всякого ширпотреба.
Я открыл ящик стола и отыскал в нем фотографию, на которую порой любил часто смотреть, словно она была моим источником жизни. На фотографии были запечатлены Малый и Сойка. Они сидели среди пышно цветущей вишни и на руках держали двух рыжеволосых малышей, полностью усыпанных веснушками. Каждый раз, глядя на них, я улыбался и умилялся, думая о том, как же интересно сложилась жизнь.