С тенью на мосту
Шрифт:
— Какой чудный день! — воскликнула она, когда мы, наконец, успокоились. — Иларий, я заранее тебя так ненавидела, а ты оказался таким замечательным! Как хорошо, что все так случилось.
— Подожди, нас еще ждет проблема, большая проблема, — нервно ответил я, продолжив закидывать в рот еду.
— Что за проблема?
— Герман должен все рассказать. Он же теперь силач, пусть докажет свою силу: объяснит откуда она у него взялась. Ведь это непросто признаться, да, Герман?
— О чем ты говоришь? — Лана вскинула брови и с непониманием смотрела то на меня, то на брата.
— О том, что у Германа в рукаве прячется очень увлекательная история, которой он не спешит делиться.
— Нет, все не так! — выкрикнул он, и его лицо скривилось, как у ребенка. — Я хотел все рассказать, да только
— Помню, я сказала, что у тебя отличная фантазия, — озадаченно ответила она.
— Вот видишь? Я пытался, но моя сестра даже не захотела мне поверить!
Пока брат с сестрой препирались, я поедал кусок мяса за куском, по-прежнему испытывая невыносимый голод, который был сродни чувству, что я вот-вот должен был умереть, и от того, сколько я впихну в себя еды, зависело, буду я жить или нет. А может, отрывая зубами мясо, ощущая его вкус и глотая, я пытался осознать, что я еще живой, а не умер в пятнадцать лет, забитый собственным отцом, что я не призрак, и вся эта жизнь мне не снится.
«Что если это все там, в загробной жизни? — думал я. — Что если старик — всего лишь орудие, вырывающее меня из забвения и дающее понять, что реальной жизни нет. Что если я умер, когда заболел в холодном доме Бахмена? Тогда я тоже считал, что все, что происходило со мной, было реальностью. Что если мое тело уже давно погребено, а моя душа ходит по земле неприкаянной, страдающей, что так и не заполучила той жизни, которой хотела? Но разве я мог бы тогда ощущать вкус этой еды…, может, он мне кажется?».
— Иларий, остановись! — Лана перехватила мою руку, тянущуюся за очередным куском мяса. — Ты ешь как сумасшедший. Тебе будет плохо. Посмотри на себя, ты весь перепачкался в соусе.
Вырвав меня из оцепенения, я глянул в зеркало, висевшее возле двери, и увидел, насколько мой вид был отвратителен: безумные глаза, мокрые волосы, торчавшие в разные стороны и рот, измазанный в красно-коричневой подливе до самого подбородка. Внезапно, моя голова закружилась, в глазах потемнело, я затрясся мелкой дрожью и какая-то сила, похожая на руку демона или кулак Милона, схватила мои внутренности, намотала на пальцы кишки и толкнула вверх, к горлу.
Первое попавшееся мне на глаза ведро приняло обратно все, что в течение часа было запихано в мой желудок.
— Простите, простите, — шептал я в перерывах, когда из меня исторгалось мясо. Меня всего трясло. Отчего-то промелькнула мысль, что старик видит это зрелище и забавляется им.
После, мы вышли в сад, сели на скамью под ивой, и я попросил Германа еще раз рассказать историю, в которую не поверила Лана, а ее попросил слушать со всей серьезностью.
— Еще полтора года назад я сильно болел, — начал Герман, — настолько сильно, что шансов выжить у меня не было. Нет, не надо отрицать, Лана. Мама с бабушкой так хотели меня спасти, что верили всякому говорившему, что меня можно вылечить. Но я не жилец был, вы все это знали, и я знал…
Старик пришел ко мне в прошлом году, в конце мая, когда мы как всегда выехали на дачу. Я уже совсем себя чувствовал плохо: ослаб, постоянно мерз и не переставал кашлять, все время проводил в кресле и кутался в одеяло. Нина каждое утро вывозила меня на озеро. Мне нравилось там сидеть и наблюдать за лебедями.
В тот день я особенно был болен. Я не вставал с кресла и едва мог смотреть на птиц. Он подошел ко мне, когда Нина ушла, и заговорил что-то об озере, о жизни, в общем, о чепухе какой-то. Потом он вдруг предложил мне встать, чтобы поближе подойти к берегу и рассмотреть подплывающих лебедей. Я сказал, что не могу этого сделать, так как мои ноги больны, и я упаду, если встану, а он ответил, что смогу, если сильно пожелаю. Мне просто нужно было пожелать, и я, конечно, ему не поверил, но я сделал так, как он настаивал — я пожелал ходить. И я встал. Сказать, что я был изумлен и поражен, это ничего не сказать, — Герман усмехнулся, печально посмотреть вдаль и продолжил: — В тот день я даже бегал. Лана, ты помнишь, когда я в последний раз бегал? Нет, и я не
Так, когда все это случилось со мной, я решил, что старик волшебник какой-нибудь и, конечно, я без сомнений согласился на все его условия. Он был моим спасением, и я просто пригласил его в дом на свой день рождения, как он и просил. После я и начал резко поправляться. Уже перед осенью, я впервые поехал на велосипеде.
В сентябре мы вернулись домой, и вот тогда начали случаться все странные и непонятные вещи. Мне начали казаться какие-то лица, прятавшиеся за зеркалами, под диванами. Однажды я отчетливо увидел фигуру старика стоявшего на лестнице. Иногда я видел его очертания в зеркале. Я тогда думал, что схожу с ума, но самое страшное случилось в ноябре. Однажды, когда мы ужинали все в столовой, он пришел туда и сел за стол. Я точно так же, как Иларий сегодня, заорал, а вы все, мама, бабушка, отец и ты, Лана, начали с ним разговаривать, будто он был нашим родственником. Он представился дядюшкой Киром. И вы так любезно беседовали с ним, а потом, когда он ушел, вы и не вспомнили, кто такой этот дядюшка Кир.
Вот это я пытался тебе рассказать. Я говорил, что к нам на обеды приходит старик, который незаметно живет в нашем доме, и только я его могу видеть и помнить, а вы все забываете, как только он исчезает. Я тогда думал, что это какой-то бред, разве может так быть? Я облазил весь дом, пытаясь понять, где он прячется, я не мог поверить, что он может растворяться в воздухе. Но я, конечно же, ничего не нашел, ни единой зацепки.
Он потом приходил еще несколько раз, сидел с нами за столом, а вы, снова, как ни в чем не бывало, общались с ним, а потом вашу память будто стирало. Каждый раз, когда он должен был появиться, за столом появлялся лишний стул, Нина его ставила. Я как-то убрал все лишние стулья в столовой, спрятал их в чулане, и старик долго не появлялся. Я уже было обрадовался, что он исчез навсегда, но однажды я ночью проснулся оттого, что кто-то сел на мою кровать и потянул одеяло. Я открыл глаза и чуть не закричал от ужаса: рядом со мной сидел он. Он приложил палец к губам и сказал, что я лишил его единственной радости проводить изредка время с моей семьей. Он спросил, неужели это такая большая плата за мое здоровье и за мою жизнь? И он предупредил, что если я хочу, чтобы с вами ничего плохого не случилось, я должен вернуть стулья. И я их вернул.
На Рождество, когда пришел фотограф, чтобы сделать нашу семейную фотографию, старик тоже пришел и встал месте с нами для снимка. Тогда я обрадовался, что наконец-то у меня появятся доказательства его существования, но, когда проявили фотографию, вместо старика было пустое место, будто вырезали одного человека. Помнишь, тогда мама была недовольна работой фотографа, ее расстроила эта пустота, будто фотограф специально неудачно поставил нас возле камина. Она еще тогда пообещала ему плохие рекомендации, хотя он ни в чем не был виноват, просто он сам не помнил старика.
Когда Герман закончил рассказ, повисла тишина, и если бы не настойчивый стрекот сверчка, затаившегося где-то в траве, я бы решил, что потерял слух. Лана смотрела в пустоту и жевала губы.
— Иларий, а почему ты во все это веришь? — спросила она.
— Я тоже повстречал его, — ответил я и рассказал им печальную историю моей семьи. — Поэтому вам нельзя сегодня ночевать в доме. Под любым предлогом вы должны покинуть дом, потому что, я боюсь, именно сегодня он начнет делать то, что я сделал с моей семьей. Я не знаю, почему он так долго ждал. Может, все это какая-то часть его плана, а может, у него и нет плана, а просто он так развлекается. Единственно кто может быть в доме — это я и Герман. Нас он не тронет.