С тенью на мосту

Рос Наталия

— Хорошо, — девушка поднялась и подошла к камину, — начнем с гостиной. Это самая большая комната в доме. Это камин, а это портреты моих предков. Это моя бабушка с дедушкой, а это моя прабабушка с прадедушкой. А там — прапрабабушка и прапрадедушка. Как видите, моя семья раньше была очень богатой и все женились на своей ровне, а сейчас мой отец, как фокусник, достающий кролика из шляпы, привозит мне жениха из самой глуши, и знаете почему? Потому что мой папочка — транжира, бестолковый человек и любитель пышногрудых женщин. Он забавный, веселый, но бестолковый. И сейчас я должна выйти замуж по его хотению за какого-нибудь богатея, чтобы спасти не только моего

несчастного брата, но и всю семью. Наш дом, который должен отойти моему брату после совершеннолетия, вот-вот заберут за долги. И такая же участь скоро будет ждать и этот дом. Ну вот, экскурсия и завершена. Еще вопросы остались?

— Лана, послушайте, если я вам показался глупым, то я таким не являюсь, — осторожно начал я. — Я понимаю, вы совсем не горите желанием общаться со мной, но мы оба заложники своих ситуаций. Я приехал сюда, даже не зная, что задумал мой дядя. Это его желание женить меня на вас, как и у вашего отца. В связи с тем, что вы рассказали, это многое объясняет. Поверьте, я ни в коем случае не желаю участвовать во всем этом, но у меня нет выбора: мой опекун страшно разозлится, если я не буду все это время с вами мило и галантно общаться. И пока я не найду выхода из этой ситуации, я буду уделять вам внимание, буду вежлив и любезен, хотите вы этого или нет, — увидев, как брови девушки удивленно поползли в верх, я решил сделать еще один ход конем: — И вообще, в моей глуши, как вы выразились, есть девушка, с которой нас связывают взаимные чувства, и которой я уже обещал.

Ход конем оказался верен: Лана дрогнула и сразу превратилась в добрую, сочувствующую девушку.

— Это ужасно, что вам приходится терпеть такое! — воскликнула она. Срочно пройдемте в сад, чтобы нас никто не мог подслушать.

Она вывела меня на лестницу, выходящую в осенний сад, большой и просторный, уходящий далеко вглубь. Рядом с лестницей расположился цветник, в котором на длинных зеленых ножках стояли пышные красные розы. Мы сели на деревянную скамью с удобной спинкой, расположенную под большой, чуть наклоненной в сторону, ивой, и слово за словом начали рассказывать все друг о друге. Лана с какой-то болью в сердце восприняла мою историю с Сойкой, и рассказала свою. Оказывается, она уже как год страстно была влюблена в одного простого журналиста по имени Давид, с которым случайно познакомилась у друзей.

— Мир меняется, Иларий, — взволнованно говорила она, — мы не можем жертвовать своим счастьем в угоду моего отца или твоего дяди. Почему я должна спасать свою семью, жертвую своими чувствами, когда именно мой отец виноват в нашем разорении? Только потому, что мне всегда внушали, что я родилась женщиной, и я должна быть жертвенной? Но это неправильно! Мой брат справится, он сильный, мне жаль маму с бабушкой, но я не могу даже ради них так поступить с собой, — она затихла, нервно перебирая в руках платок, и выпалила: — Я сбегу… Мы уже проговаривали это с Давидом. Мы сбежим в столицу. А пока мы с тобой просто весело проведем время, и пусть мой отец думает, что все идет по его плану.

6.

Уже прошло больше часа, как мы с Ланой болтали и смеялись, сидя под ивой, а я начал ощущать, подступающий к горлу, сильный приступ голода.

Вдруг Лана кивнула головой в сторону лестницы и сказала:

— А вот и братец идет. Хорош он, правда? Ты вот скажешь, что ему всего четырнадцать?

К нам подходил уверенной, статной походкой юноша с кудрявыми, красиво уложенными, волосами, плотного телосложения, одетый в модные брюки, белую рубашку и жилетку.

— Добрый

день, я Герман, — представился он, пожав мне руку. Он поцеловал сестру и с интересом начал осматривать меня. Я почувствовал себя немного неловко: хоть я и был выше его на полголовы, по сравнению с ним я был тощей щепкой. Его расстегнутый воротник как бы нарочно подчеркивал внушительную крупную шею, а рукава рубашки, казалось, готовы были лопнуть по швам от малейшего напряжения рук.

— Ты занимаешься спортом? — решил я развеять затянувшееся молчание.

— Да, немного, — ответил он, — хочу пойти работать в цирк. Вряд ли мне отец разрешит, но, как внушает мне моя сестра, — мир меняется. Ладно, пойдемте на обед, Нина сказала, что стол накрыт.

В большой светлой столовой, выходящей окнами в сад, нас все ждали, но каждый по — своему: Эрнест и Милон улыбались и были довольны тем, как мы быстро сдружились, а Катрина и Аида Альбертовна с подозрением поглядывали на Лану, словно не узнавали ее.

Когда все расселись, я заметил, что между Ланой и Германом стоит еще один свободный стул, и, подумав, что, наверное, к обеду еще кто-нибудь придет, переключил свое внимание на суп, который разносила служанка. Отметив сразу, что он подается в слишком плоских тарелках, тогда как Ясинька всегда разливала горячее в глубокие, объемные миски.

Эрнест, наконец, закончив долгую дискуссию с Милоном, взял в руку столовый прибор и тем самым подал знак, что можно приступить к трапезе. В этот момент мой желудок издал неприличное урчание, и сидящая рядом со мной Лана тихо хихикнула.

Медленно и аккуратно, словно крошечная ложка была сделана из хрусталя, а суп был приготовлен из драгоценного эликсира, я старался бесшумно втягивать прозрачную жижу, с тоской вспоминая о больших деревянных ложках и о наваристом жирном бульоне, где плавал сочный кусок мяса. Мельком бросая взгляд на остальных, я старался растянуть поедание супа, чтобы он закончился не раньше, чем у других, или хотя бы одновременно с кем-то. Но, как назло, Милон практически не ел, снова принявшись обсуждать с Эрнестом политику. Женщины ели так аккуратно, словно откусывали ножки у кузнечиков. Лана пребывала в каком-то своем мире, задумчиво помешивая ложкой в тарелке, а Герман, с ним творилось что-то странное — он беспокойно ерзал, оглядывался по сторонам, нервно покусывал губы и все время косился на свободный стул.

Когда принесли второе, Лана тихо спросила: нравится ли мне обед. Я сказал, что все отлично, но не возражал бы, если бы порции были больше.

— После таких обедов я всегда иду на кухню и ем все, что хочу и сколько хочу, — прошептала она. — В обществе принято считать, что женщины должны есть мало, а еще лучше вообще не есть, ведь мы должны быть всегда стройными и звонкими, чтобы нравиться мужчинам. Мы не можем с удовольствием грызть жирную ножку курицы, вгрызться в нее зубами и чавкать, как делают обычно мужчины, и, о ужас, отрыгивать!

— Да уж, вам не повезло, хорошо, что у нас в Холмах нет таких правил.

— А мне начинает нравиться ваша деревня! Может, туда и стоит переехать, — засмеялась она.

— Переезжай, тебе там понравится, там… — я поднял голову, и у меня в глазах все поплыло, руки задрожали и чтобы не упасть, я вцепился в край стола.

В коричневом пиджаке и в черной помятой шляпе с лентой в столовую заходил мой ночной кошмар: два лебедя с перекрещенными шеями, застывшими в вышитой эмблеме слева от воротника; темные, практически черные волосы по плечи, безбородое лицо и глаза… Глаза впивающиеся в мое лицо злорадной усмешкой.