С тенью на мосту
Шрифт:
— Я решила прогуляться вечером, все ждала-ждала тебя, а тебя все не было, и я решила, что ты ушла навсегда, — плакала Аля, — а я просто пошла по улице и только и думала, как я поступила с тобой гадко и подло. Прости меня, прошу… Я не помню, как я дошла до реки. Я шла по берегу, и у меня на глазах маленький мальчик провалился под лед. Он кричал и плакал, а там больше никого не было. Я попыталась ему помочь и сама провалилась, успела только вытолкнуть его на лед, а сама никак не смогла выбраться. Мальчик побежал звать на помощь. Прибежала женщина с мужчиной, они и вытащили меня, я вся промокла,
— Господи! — воскликнула Мария в слезах, — ты же могла утонуть, замерзнуть! Я даже не поблагодарила эту женщину… Девочка моя, ну как же так? Слава богу, что ты в безопасности, что ты жива, я уже думала, что потеряла тебя.
— Мария, ты меня не бросишь? У меня же никого кроме тебя нет, — Аля разрыдалась еще сильнее. — Я эгоистка такая, думаю только о себе. Мне так было страшно, что ты выйдешь замуж и бросишь меня, что я тебе уже не буду нужна, что я буду лишней.
— Нет-нет, дорогая моя, ты никогда не будешь для меня лишней. Ты частичка моего сердца! Ты моя душа и моя жизнь! Ты всегда будешь со мной, где бы и с кем я ни была! Никто не заменит мне тебя, никто. Мы с тобой столько пережили вместе, и мы вместе будем жить долго-долго! Мы всегда будем вместе, вот посмотришь.
Они крепко держались друг за друга и плакали. Две частицы одного целого — хрупкая Мария со светлыми волосами, напоминающими лето, и высокая Аля с вьющимися, каштановыми волосами, заплетенными в тугую косу. Они были такими разными и одновременно невероятно схожими в своей любви друг к другу.
Я больше не мог присутствовать при разговоре, касающемся только их двоих. Они были теперь в своем мире, где больше никого не было, и меня в том числе. Мне нужно было уходить. Я оделся и незамеченным вышел из дома.
На улице пошел снег.
8.
Все воскресенье я провел, не выходя из дома: лежал на кровати, курил сигареты, листал газеты и журналы, которые мне были неинтересны. Пробовал почитать книгу, но все время ловил себя на том, что прочитав страницу, я ничего не понимал. Я возвращался в начало, снова читал и снова не понимал. Страницы расплывались передом мной в огромное озеро жизни, по которому на уютной лодке плавали Марией с Алей, а я стоял на берегу, смотрел, как им было хорошо без меня, и все задавался вопросом — а было ли мне место в жизни этих двух людей? Имел ли я право вторгаться в их мир? Я собирался занять место Али возле Марии, а она больше имела права на нее, чем я, ведь я был просто чужаком…
Весь день я провел в размышлениях, и уже горькое предчувствие подсказывало, что предстоящие праздники мне придется провести в одиночестве. Который год в одиночестве…
В последний уходящий день года я проснулся рано утром и решил зайти в пустующую редакцию: разобрать какие-нибудь письма, бумаги и вообще хоть чем-нибудь занять себя, только лишь бы освободить голову от одолевавших меня мыслей. Когда я заходил, из своей каморки выглянул улыбающийся Гевор.
— А я смотрю в окошко, и вы идете! Чего это вы сегодня на работу решили заглянуть? Разве сегодня ваши работают? А я-то уж протопил у вас, но
— Нет, Гевор, это я сам по себе решил заглянуть. Никого больше не будет.
— А чего так? Неужто много работы?
— Нет, просто дома одиноко.
— А с семьей-то хоть будете праздновать праздник-то?
— Да уж какая семья? Один буду.
Он неодобрительно покачал головой.
— Эх, ладно я-то, хрыч старый, это я сейчас живу один, да в вашем возрасте у меня семья была, я и думать не мог, чтобы в праздники один оставаться.
— Какая разница, Гевор, что я сейчас один в свои годы, что вы в свои. Все мы рано или поздно придем к одному и тому же — мы родились одинокими, мы и умрем одинокими.
— Эх, а то и верно! — он махнул рукой. — Какая разница.
В редакции я взял со стола пачку непросмотренных писем, зажег сигарету и сел в кресло. В этой неинтересной и незначимой мне макулатуре я увидел одно письмо со знакомым почерком. Письмо было из Холмов. Я открыл конверт и там, помимо тонкого листка бумаги, лежала открытка с изображением ангела среди снега. На ее обратной стороне корявыми печатными буквами было написано: «Дорогому дяде Иларию. С Рождеством Вас! От Дани и Таи». От досады я стиснул зубы: я ведь совсем забыл их поздравить.
Я развернул листок бумаги.
Дорогой Иларий!
Поздравляем тебя с Рождеством Христовым!
Уже пять месяцев от тебя не было писем, и мы не знаем, как ты поживаешь в своем городе. Надеемся, что у тебя все хорошо, что ты находишься во здравии и добром расположении духа. В Холмах все по-старому. Виктор много работает, и у него все ладится и получается. Даня и Тая уже учатся писать. Они очень сообразительны и все схватывают на лету. Сильно шустрые и смышленые. Бегают, всем интересуются и везде суют свой нос, только и успевай за ними присматривать. Ясиньке постоянно надоедают, лезут на кухню, а она ворчит и сердится на них, но при этом очень их любит.
Мы все очень скучаем по тебе и ждем, когда же ты хоть ненадолго бросишь свою работу и навестишь нас. Приезжай по весне-лету. Я и Виктор все время молимся за твое здоровье и за то, чтобы ты обрел свое счастье, как и мы. Очень надеемся, что ты приедешь к нам в гости уже со своей невестой или женой, а может, уже и с ребенком.
С нетерпением ждем от тебя хоть небольшой весточки. Помни, мы твоя семья, а ты всегда наша семья.
Храни тебя Бог!
С любовью, навсегда твоя Сойка.
Вряд ли бы я удержал подступающие слезы, если бы в дверь не постучали. Подумав, что это Гевор за чем-то решил зайти, я крикнул, что дверь отрыта. Дверь отворилась, и там стояла Мария с Алей. Их красные от мороза лица улыбались, а глаза счастливо блестели.
— Вот ты где спрятался! — закричала Мария и прыгнула ко мне на колени. От нее пахло зимней свежестью и чем-то невероятно сладким и вкусным, отчего мое сердце затрепетало.