С тобой все ясно (дневник Эдика Градова)
Шрифт:
Эх, не курю!
Я присел на корточки, закрыл глаза, надеясь услышать Пушкина. Думал, вспомнится что-нибудь грустное, а загремело "К Чаадаеву". И несколько раз плясала, ликовала в памяти последняя строфа. Как лозунг, как выкрик - на! Я это шестикратно повторенное, рифмами громыхающее НА расколдовал:
Товарищ, верь: взойдет оНА,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сНА,
И НА
Обломках самовластья
НАпишут
НАши
ИмеНА!
Помчался в школу поделиться с Андреем. Он понимает
Может, мы вообще учимся впрок, чтобы потом понять, зачем?
Небрежные юноши вроде того курсанта, которого Оля Савченко небось опять пригласила на бал, - такие, наверное, не бегают, как простые пацаны, по улицам. Но я все время сбивался на припрыжку. С мелкотой поведешься - и не такого наберешься. Среди моих гавриков есть только один человек, который старше меня лет на сто девяносто шесть, - Антропкина. Иногда я перед ней робею. Вот Федя свой человек.
И Света. И...
И я не пошел на весенний бал. Что мне там делать? Кто виноват, что я еще не вышел из пионерского возраста? У меня рост не тот. Для шейка сойдет.
Но шейк, один шейк? Это уже было. И потом Любочка не танцует шейк. А как она дотронулась до моей руки, я помню еще с ОСЕННЕГО БАЛА...
Перед самой школой я свернул совсем в другую сторону.
– Не какие-нибудь спекулянтские, сами собирали, - сказал я, протягивая букетик Марии Степановне.
Я боялся этой встречи. Мне казалось, что она меня забыла, как Людмила Бориславовна, которая путала меня с каким-то Вадиком, Но Мария Степановна пригласила в дом, только очень удивилась.
– От тебя, Эдуард, никогда не ожидала...
Все-таки она считала меня циником. Я еще раз порадовался, что не рискнул в восьмом классе прочитать тот отрывок из "Онегина", про ножки. Вряд ли бы теперь она стала со мной говорить и угощать чаем.
Лицо у нее было доброе, помолодевшее, и я вдруг ляпнул:
– А я вас Бабусей называл. Извините.
Какой я болван все-таки! Скажу, а потом уже подумаю. У нее даже ложка с айвовым вареньем застыла на весу.
– Очень своеобразно ты понимаешь Восьмое марта, - рассмеялась она, видя, что я обомлел от собственной глупости.
– Но ведь я и есть бабушка, Эдуард.
– Она достала из шкатулки фотографию.
– Смотри, какая красавица. Внучка моя, Аннушка. Скоро годик. Я ведь из-за нее и вас покинула так внезапно.
Обстоятельства...
Она отхлебнула из чашки.
– Ну, как вы нового учителя встретили?
– Хорошо. В траур вырядились.
– Ну да, - не поверила Мария Степановна.
– Уж до такого цинизма... А как он вам теперь?
Почему-то я был уверен, что она задаст этот вопрос.
И тут же применил свой давно отработанный прием.
– Ништяк!
Попал в десятку! Мария Степановна стала терпеливо объяснять, как это ужасно и некультурно "засорять свой лексикон жаргонными словечками". Фи! И конечно, забыла свой вопрос. У старших всегда так...
Зато другой ее вопрос был для меня полной неожиданностью:
– Как там Аннушка? Что значит какая? Левская, конечно. Ты, наверное, заметил, как она к тебе относится? Не обижай ее.
– Эдик, где же ты был?
– спросила Анюта, повязывая мне перед уроками галстук.
– Такой весенний бал получился! Все тебя ждали...
Хорошенькое "все"! Одна она и поинтересовалась.
– К Пушкину ходил.
– К Пушкину? Расскажи, а?
Вот Анюта. Другая бы ни за что не поверила.
А этой подробно доложи, что пили с гениальным поэтом, о чем беседовали.
– Я вас как-нибудь познакомлю, - пообещал я и взял ее за руку. Слушай, а как ты ко мне относишься?
Лицо у нее вспыхнуло, как стоп-сигнал на крутом неожиданном повороте, и руку она выдернула, как из печки.
– Дурак!
Ну вот, теперь все ясно. И я такой же, как все.
И она такая же, как все.
Вызывал следователь. Желвакастый арестован, Минус дал подписку о невыезде. Идет следствие. А я бы этих подонков...
Как в воду глядел: оказывается, на весеннем балу Оля. Савченко танцевала с небрежным курсантом.
Ко мне неожиданно заявился Ромка Сидоров и просидел весь вечер. Он тоже бьет в железную грудь жизни не таким уж сильным человеческим кулаком...
– И у тебя химия не получается?
– удивился и обрадовался я его приходу.
– А я Боре звонил, надо...
– Какая там химия!
– Рома махнул рукой.
– Все у меня не получается. Понимаешь, все!
– Не трепись. Уж если тебе не завидовать! Кандидат в золотые медалисты... Дерзкий изобретатель мопедов... Автор многотомного романа про...
– Не язви, - спокойно сказал он.
– Ты же знаешь, что все не так. В институт я и без золотой медали поступлю, да и будет ли она? Изобретать велосипед на уровне мировых стандартов минувшего века - чем тут хвастаться? А роман про альфу Центавра... Не такая я бездарность, чтобы собственной бездарности не понимать. А теперь еще этот курсант... Из-за него мы и поссорились. Одно время она о тебе говорила, а сейчас только им бредит. Пусть меня никто не любит в классе, это я переживу. Но если Оля со мной четвертый день не здоровается... Не могу я так...
Никогда бы я раньше не подумал, что нашего остроумного, самоуверенного Рому "мучит собственная бездарность".
– Да плюнь ты на эту Олю, - посоветовал я.
– Посмотри лучше на Ирку Макешкину. Ты ее не оценил.
Она...
– Заткнись, - спокойно перебил меня Роман.
– Я же про твою Анюту ничего не говорю.
– Про "мою Анюту"? С чего вы все это взяли?
Да она для меня...
– Может быть. Но я не про "она для тебя", а про "ты для нее".