С тобой все ясно (дневник Эдика Градова)
Шрифт:
– Дурацкие у вас тексты, - с облегчением сказала мама.
– Верно, дурацкие.
Она улыбнулась, осторожно меня поцеловала.
– Спи, сынок. Сейчас тебе лучше поспать.
– И вышла.
Так вот в чем дело! Вот какова эта загадочная и подлая гемофилия, с которой я давно уже собирался познакомиться через "Медицинскую энциклопедию", да так и не собрался. У меня-то все в порядке, отлежусь.
А у Романа, которого я, идиот, считал "трусоватым"?
Для него эта драка могла быть не только первой, но
С потолка стали медленно падать снежинки, постепенно превращаясь в математические знаки - равенства, скобки, корни квадратные и кубические... Начинался сон, похожий на бред.
Как ни странно, я помню этот сон-кошмар от начала до конца. Там все перемешалось!
Афанасий Андронович, одетый в подобие скафандра из треугольников, приказал прогреть моторы и обернулся ко мне.
– Высаживаемся на этой планете. Видишь, она совсем лысая. Ты будешь дикобразом, что-то вроде лунохода, понял?
Я ничего не понял, но переспрашивать не стал.
Надо мной раскрылся разноцветный купол парашюта.
– Он летит балдеть с нами?
– басом спросили снизу, из расщелины.
– Как бы не так! Он объявил нам войну, - прокричали в ответ.
– Подымите мне веки!
– приказал бас.
– Я хочу посмотреть на этого шкета. Так, ясно... Сбить. С одного раза. Усекли?
Я никак не мог понять, откуда говорят, где враги.
В колчане, за спиной, оказались раскаленные иголки, и я стал пулять ими в расщелину.
Рядом погасили парашюты еще двое. Я думал, что это Андрей и Боря. Обрадовался, обернулся. Одного я сразу узнал, по бакенбардам и смуглой коже. Другой...
Ну да, это был Володя Куликов.
– Ближний бой, слышишь?
– советовал мне один секундант, Володя.
– Пистолетов пара, две пули... больше ничего, - подсказывал Пушкин.
Дуэль. Дуэль. Дуэль.
Но тут из расщелины, как из вулкана, вылетел объятый пламенем кусок скалы и раздробил мне челюсть.
Кровь текла и текла не останавливаясь. И кто-то кричал басом:
– Бейте его, у него гемофилия!..
Потом был берег моря. Из прозрачной полутьмы выплыло невозмутимое лицо Рахметова.
– Закурим, Федя, - предложил он и пожаловался.
– Никак не могу бросить. Силы воли не хватает.
– А что у вас в дипломатке?
– спросил я.
– Сигареты. Все свое с собой ношу... Скажи честно, Федя, ты меня уважаешь?
– Не Федя я, не Федя!
– А кто?
– удивился он.
– Разве не ты влепил мне снежком в нос?
Я точно знал, что я не Федя, но никак не мог вспомнить, кто же, как меня зовут. Ужасно мешал шум, нарастающий, как рев моторов при взлете.
– Это море волнуется, - объяснил Рахметов.
– Считай: раз, два, три... А будет еще и двенадцать баллов. Выдержишь?
И тут налетела туча, все закружилось, повалил снег.
Любочка крикнула:
– Здорово, да?
Было здорово. Мы с ней играли. Надо было поймать снежинку и рассмотреть, пока она не успела растаять.
Любочка все время выигрывала: ее руки были холоднее.
– Почему у тебя руки такие холодные?
– крикнул я.
И услышал голос мамы (уже наяву):
– У тебя температура, сынок.
– Мама, ты беспокоилась?
Голоса у меня почти не было, но она услышала, поняла.
– Места себе не находила. Но теперь все хорошо.
Постарайся заснуть...
Я хотел сказать, что догадывался о ее тревоге, потому что материнское сердце - вещун. Но у меня не было сил.
Томка где-то раздобыла кота, которого мы назвали Шейк. Пока я выздоравливал, он меня всего замурлыкал. Такая нежная животная, ужас! А дрессировке не поддается.
И вторая зверюга моя ластится и мурлычет. Кормит меня, все норовит погладить и утешает: "До свадьбы заживет"...
– Эдя, - говорит вчера, - давай я не буду тебя больше называть "Бредя съел медведя"?
– Давай, - говорю. Может, она тоже решила от прозвищ отказаться?
Но бдительности не теряю. От нее всего жди.
Какой был праздник! Не могу заснуть. Все вспоминается вчерашний счастливый день. День Советской Армди.
Около полудня под окнами прогорнил Федя. Стоят под салютом мои пионеры - человек десять. Строгие, торжественные, только что от Вечного огня.
Орлята!
Ввалились в комнату - аж стены стали розовыми.
От галстуков, от удовольствия.
– Стою в почетном карауле, - рассказывает Федя, - рука устала, дрожит. А тут бабушка какая-то подходит, уставилась на меня, что-то шепчет. Не могу ж я перед ней опозориться! Держу салют из последних сил. А бабушка вдруг земной поклон...
– Не тебе же она кланялась - Вечному огню, - уточняет кто-то.
– А я дядечку видела, офицера, - делится Света.
– Инвалид, с палкой. Вся грудь в орденах! А в глазах слезы...
– Мы хорошо стояли, Эдик, - уверяет Антропкина.
– Каждому, кто заступал на пост, напоминали:
"Смотри, чтоб Володе Куликову не было стыдно за нас..."
Благодарю их. Умницы. Правда, я ожидал, что добровольцев (мы только таких в почетный караул брали) будет больше...
– Так здесь только представители!
– ликует Антропкина.
– А там весь отряд был. До единого человека!
– Ну да?
– не верю я.
– А Федя сказал, если кто не придет, то он морду набьет, - радостно сообщила Света (если б я не отказался от кличек, назвал бы ее Света Живой Уголок).