С точки зрения реализма
Шрифт:
«Черт бы побрал этого Ловцова! — с досадой думал критик. — Поднес пудовичок, нечего сказать! Да еще с автографом! Главное — выбрал время. Хоть бы рядом шел, скотина, можно было бы дать нести книжку ему. Сам писал, сам и неси!»
Вскоре сквозь картон переплета выступил клей, руки Глазкина теперь были не только потными, но и противно липкими.
«Положу книжку вот на этот пень, — решил отчаявшийся критик, — а на обратном пути возьму. Надо только запомнить место… Значит, так: четыре шага направо от тропинки, рядом с сосной с дуплом; если считать налево от тропинки — то… напротив сосны с дуплом стоят три березы, из них одна кривая. Найду!»
Воровато оглядевшись по сторонам, он положил книжку на пень, прикрыл ее сверху большим листом лопуха и быстро пошел прочь.
Сразу стало легче. С удовольствием размахивая свободными руками, критик пустился догонять Морковина и Райскую, ушедших далеко вперед.
«Если Ловцов спросит про книжку, — думал он на ходу, — скажу, что оставил у начальника пристани. В общем выкручусь как-нибудь!»
Все, однако, обошлось благополучно, и «выкручиваться» Глазкину не пришлось. Деликатный Ловцов держался в стороне и к нему не подходил.
На пристань возвращались, когда уже стало смеркаться, и тут произошло то, что и должно было произойти: критик не нашел пня с книжкой, прикрытой листом лопуха.
Он нарочно шел позади всех, чтобы незаметно для других взять оставленный в лесу томик рассказов с автографом, но сосен с дуплом, пней и кривых берез оказалось такое множество, что нечего было и надеяться закончить поиски книжки в этот день.
Глазкин махнул на все рукой и, испытывая некоторое угрызение совести, поспешил на пристань. Его уже искали. Рокочущий баритон Райской, издали взывал:
— Критик Глазкин, где вы? Не проявляйте отсталости!..
Когда подошел пароход, Сергей Акимович быстро юркнул в салон и не выходил оттуда до самой Москвы: ему не хотелось встречаться глазами с Ловцовым.
В суете текущей литературной жизни Глазкин быстро забыл про неприятное происшествие с книжкой Ловцова, тем более что он даже и не встречался больше с молодым прозаиком. Но как-то — это случилось месяца через полтора после поездки по каналу — критик столкнулся с Геннадием Ловцовьим в клубе писателей на какой-то дискуссии, что называется, носом к носу.
— Здравствуйте, Сергей Акимович! — сказал прозаик, загадочно улыбаясь. — Ну как, прочитали мою книжку?
Сергей Акимович имел полную возможность сказать: «Извините, нет. Текущая работа, юбилеи, нагрузки…» — но либо чувство вины перед Ловцовым сыграло здесь свою роковую роль, либо бес легкомыслия дернул за язык, только Сергей Акимович довольно бойко ответил:
— Как же, читал, читал! И даже с удовольствием!
Он сделал попытку улизнуть, но прозаик взял его за локоть и удержал на месте.
— Вот как? Что же вам в ней понравилось, Сергей Акимович?
— Ну, как вам сказать… Язык в общем приятный. И образы точно очерчены. Характеры даны интересные… Я спешу, голубчик. Давайте в другой раз!
— А какой рассказ вам больше всего понравился, Сергей Акимович? — спросил Ловцов, еще крепче сжимая локоть критика.
— Центральный! — быстро сказал Глазкин. — Ну, этот… Напомните! Всегда забываю названия!
— «Ее любовь»?
— Вот-вот, «Ее любовь».
— А что вам конкретно понравилось в этом рассказе, Сергей Акимович?
— Образы в нем очерчены интересно. И характеры в общем точно даны.
— Какие характеры точно очерчены, Сергей Акимович?
Критик вынул платок из кармана, вытер пот со лба и сказал уже с легкой хрипотцой:
— Ну, этой… главной героини. Как ее? Напомните! Всегда забываю имена!
— Клавдии Васильевны?
— Вот, вот! Клавдии Васильевны. Ее глубокое чувство к герою… Как его?.. Напомните!
— К Юрию?
— К Юрию, правильно. Оно показано вами интересно, но не умеете вы еще, товарищи молодежь, писать по-настоящему о любви, не умеете! Вам не хватает чеховской тонкости и тургеневского изящества. Возьмите вашу Клавдию. Она любит Юрия, но как она говорит о своем чувстве?.. Напомните хотя бы это место… Ну, когда происходит объяснение между Клавдией и Юрием!..
— Послушайте! — вдруг сказал прозаик, отпуская руку критика. — Как вам не стыдно? Клавдия Васильевна — бабушка Юрия. В рассказе идет речь совсем о другой любви. Вы же не читали мою книжку!
— Нет, я, так сказать, пробежал!..
— Не лгите! Вы потеряли мою книжку в лесу, когда мы ездили по каналу. Вот она, смотрите…
Ловцов достал из папки томик своих рассказов, раскрыл его и показал ошеломленному Глазкину автограф.
— Это… Откуда она у вас?
— Книжку нашел в лесу деревенский учитель Иван Иванович Петров, — сказал прозаик. — Он человек занятой, не критик, он рядовой читатель. Но он не просто вернул мне книжку, а написал подробное интересное письмо. Разобрал мои рассказы, что называется, по косточкам. За одни похвалил, за другие поругал. Из его письма видно, что человек любит современную литературу, глубоко ее чувствует и понимает. А вы, профессиональный критик…
— Послушайте, — перебил его Глазкин, беспомощно оглядываясь по сторонам, — я же спешу, давайте в другой раз!..
— Нет, обождите! Что вы мне сейчас лепетали? Это же общие фразы, стандартная чепуха! А ведь вы настоящий, умный критик! Я знаю, вы можете и сказать и написать по-настоящему. Почему же, когда речь заходит о молодых писателях, вы позволяете себе такое?.. Думаете, все съедят?
Глазкин молчал.
Ловцов положил книжку с автографом назад в папку и резко повернулся спиной к критику.
— Прощайте!
Глазкин бросился было следом за прозаиком, но потом остановился, пожал плечами и… пошел в буфет.
1954
НА ЛЕСНОЙ ДОРОГЕ
Кооперативный ревизор-бухгалтер Ножиков Виктор Иванович, человек пожилой и тихий, приехал в районный городок Дубово к вечеру, когда уже начало темнеть, а ему надо было еще сегодня добраться до села Знаменского. В области его уверяли, что от Дубова до Знаменского — рукой подать. На месте же оказалось, что до Знаменского двенадцать километров лесом.