С трех языков. Антология малой прозы Швейцарии

Коллектив авторов

Четырнадцатилетний подросток из местной общины, который вместе со своим школьным товарищем вечером первого мая приехал в Цюрих, поскольку прослышал, что здесь происходит нечто неслыханное и что в этом неслыханном можно принять участие, уже битый час слонялся среди людей в масках, надвинув на лоб капюшон своей толстовки и прижав к лицу носовой платок, пытаясь избежать облака слезоточивого газа, исходящего со стороны голубых марсиан, марширующих, прикрываясь щитами, по всей ширине улицы в противогазах и шлемах. «Свиньи!» и «Нацисты!» — слышал он крики слева и справа от себя. И тут он проходит мимо контейнера, немного помедлив, хватает камень, оборачивается и запускает его в преследователей.

Камень подчиняется законам физики, которые придают ему определенную начальную

скорость и направляют по баллистической кривой. Он попадает вовсе не в голубой мундир, а в бегущую девушку, которую оттеснили в переулок. От удара в голову девушка падает, два полицейских склоняются над ней, третий вызывает по рации машину «скорой помощи».

Подростку удается протиснуться в проход между домами, резво перебежать через двор и выйти с другой стороны, дальше он с неспешностью постороннего продвигается к вокзалу. Он прижимает носовой платок к глазам и вытирает слезы, отдающие едким запахом, но слезы не унимаются и когда запах газа проходит. Он был вынужден присесть на уступ витрины. Ему хочется, чтобы не случилось того, что только что случилось.

Но это случилось. Девушку увезли в приемный покой университетской клиники. Полицейский положил на носилки и камень. Врач, который поставил диагноз черепно-мозговая травма, заставил санитарку вымыть камень и сопоставил его с нанесенной раной. С точки зрения судебной медицины, причиной ранения является «действие тупой силы».

Четырнадцатилетний подросток, родителей которого не было дома, дрожа от страха, включил вечером новости и услышал, что нанесен ущерб на несколько сотен тысяч франков и одна молодая женщина получила тяжелую травму от брошенного камня. Когда он услышал, что ее жизнь вне опасности, он вздохнул и, плача, опустился на постель. Он об этом никому не расскажет, и он никогда больше не совершит подобного.

После операции и долгого лечения в клинике девушка постепенно поправилась. По иску ее родителей было заведено уголовное дело против неизвестного, но следствие не дало результата и со временем было прекращено. По желанию девушки камень ей отдали, и она его сохранила.

В день своего восемнадцатилетия девушка вместе со своим другом выплывет в лодке на середину озера, достанет из сумки камень и бросит его в воду.

И, пустив несколько пузырей на поверхность, камень медленно исчезнет в глубине.

Камень делает то, что делают с ним.

Теперь он лежит на дне озера. Немного ила взметнулось со дна, чтобы уступить ему место.

Камень ничего не помнит. Камень не мечтает. Камень не питает надежд.

Нельзя даже сказать, что он ждет.

Жорж Пируэ

Перевод с французского А. Петрова

Жорж Пируэ [Georges Pirou?, 1920–2005] — писатель, литературный критик, эссеист, родился в городе Ла-Шо-де-Фон в кантоне Невшатель, большую часть жизни прожил во Франции. Лауреат швейцарской премии Шиллера за совокупность творчества. Автор многих романов, среди которых выделяется «Такая большая слабость» [ «Une si grande faiblesse», 1966, премия Шарля Вейона] и роман об Иоганне Себастьяне Бахе «Ему во славу: фрагменты другой жизни» [ «A sa seule gloire: fragments d’une autre vie», 1981], нескольких сборников рассказов, в частности, «Огни и места» [ «Feux et lieux», 1979, премия Валери Ларбо], эссе о музыке и литературе: «Пруст и музыка будущего» [ «Proust et la musique du devenir», 1960, премия Фемина-Вакареско]. Переводил с итальянского Луиджи Пиранделло.

Перевод выполнен по изданию «Травка-муравка» [ «Eherbe tendre». Julliard, 1992].

Тополя

Читательницы не раз вспоминали этот тополь и вспоминали тепло. Тополь перед окном, подобный «устремленному ввысь фонтану». Почему тополь и почему здесь? Они спрашивали, но он не мог им ответить. Он искал, но не отыскивал ничего в памяти, вернее, отыскивал, но другое —

как мы позже заметим. Остается, говорил он, признать очевидное: дерево на первой странице выгнала из-под земли сила воображения, потребность, которую он не в силах объяснить. Дерево шелестело, и в зеркальном блеске листвы угадывались миражи будущего.

Через его жизнь прошла целая вереница тополей: одни явились ему до, другие после того, что описан в книге. Один выглядел как царапина на горизонте. Писателю, который тогда еще не был писателем, показалось, что перед ним давший трещину холст. Проскользнуть бы в эту щель, убедиться, что пейзаж намалеван, увидеть изнанку, убежать через заднюю дверь. Шла война, и шел снег, он был молод, и ему хотелось спрятаться от жизни.

Другой тополь, городской, стоял в одиночестве посреди асфальтированного двора. Он смотрел на него в окно. К счастью, над городом бушевала гроза, ветер трепал его, как хотел, приобщая к тому, что творилось далеко-далеко, в чистом поле, на море. Ствол напоминал мачту, а листва — разорванный в клочья парус.

Еще два тополя виднеются на склоне напротив небольшой долины, где он живет. Они близнецы и чудесно ладят. Ветер не в силах их поссорить, столкнуть головами, они склоняются в одну сторону, обычно вправо, реже — влево. Они растут на соседских землях, а потому ни ему, ни другим к ним дороги нет. Он едва представляет себе их высоту и далеко ли до них. Владелец участка кажется ему крошечным, когда садовничает на пригорке, однако его голос и, увы, лай его собак доносятся вполне отчетливо.

Осенью или в сумерках, во время бури, деревья особенно прекрасны. Свет меняет их цвет. В покое они напоминают желтые восковые свечи. Темное небо придает им оттенок слоновой кости, делает их мертвенно-бледными, а луч солнца, пронзающий тучи, окрашивает их в медь.

Все эти тополя, рассеянные во времени и пространстве, — они ли породили тополь из книги или, напротив, сами из него вышли? («Природа подражает искусству», — говорил Оскар Уайльд.) Едва ли писатель разберется, что было вначале. Самое большее — почувствует, что тополя играют роль вех на дороге, ведущей бог знает откуда и куда. Какая разница, лишь бы время от времени на пути попадались эти пылающие свечи.

Только женщины замечали этот тополь перед окном, пламенеющий — а для них скорее струящийся — на первой странице книги. Одну из незнакомок он помнит до сих пор. Она приехала к нему в Париж из сельской глуши, где жила при доме священника. Всюду зелень вокруг — вот, пожалуй, почему она так восторгалась «устремленным в небо фонтаном». Бывают же такие внимательные читательницы. Но она, вдруг пришло ему в голову, говорит со мной о своем собственном мире, а я, дурак, размечтался, будто она вглядывается в мой. А счастливого сходства, намечавшегося между ними по мере ее рассказа, он из робости и стыдливости не заметил.

О другой женщине, последней читательнице, еще пойдет речь. Пока же запомним, что дамы, все как одна, угадывали в этом штрихе пейзажа нечто большее, чем просто деталь: перводвигатель, зерно, призванное умереть, преобразиться, утратив полностью былой облик; семя, дающее жизнь растению. И, однако…

Чем больше писатель об этом думал, тем яснее видел перед собой не тополь, а… заводскую трубу. На дворе лето, суббота, дело к вечеру. В этот час по традиции звонят городские колокола, некогда возвещавшие мастеровым, что работа окончена. Звонить уже незачем, но этот гул, как и встарь, разносит по улицам обещание праздника, смутное ожидание, надежду. И хоть никто уже давным-давно не работает допоздна, на город словно снисходит облегчение. Все переводят дух, успокаиваются, праздность вступает в свои права, ее заждались, ей предаются с упоением. Чем не il sabato del villaggio [19] ?

19

Отсылка к известному стихотворению итальянского поэта-романтика Джакомо Леопарди (1798–1837) «Суббота в деревне». (Прим. ред.).