С вождями и без них
Шрифт:
Немало дебатов было вокруг структуры президентской власти. Я считал вредным плодить государственные органы, поскольку они неизбежно станут конкурировать с правительством и парламентом за свою долю государственной работы, а это ничем не лучше дележки государственного пирога. Но услужливые юристы, выполняя заказ, подкинули очередную справку, в которой восхвалялся опыт госсоветов, функционирующих в ГДР и Болгарии, хотя в действительности эти органы оказались мертворожденными, разве что использовались изредка для демонстрации демократизма генеральных секретарей.
Совсем уж нелепо выглядела ссылка на английскую модель и практику некоторых других государств, в которых наряду с правительством существовал узкий кабинет, включавший несколько ведущих министров. В замысел самого
Похоже, эта привычная схема устраивала президента, ему хотелось иметь при себе нечто вроде государственного Политбюро. Об этом и в шутку, и всерьез говорили в его окружении не раз, но он отвечал, что нам не удастся "превратить его в английскую королеву". Свое, и немаловажное, значение имело то обстоятельство, что заседания новых органов проходили в продолговатом зале, примыкавшем к "Кабинету на высоте", где регулярно заседало Политбюро ЦК КПСС (не там ли теперь в порядке преемственности заседает Совет безопасности?). В том же председательском кресле восседал Михаил Сергеевич, раньше - в роли генсека, теперь - президента. Так же по ранжиру рассаживались члены правящего синклита, а вдоль стен - помощники и приглашенные. Так же время от времени по сигналу Главного подавали чай с небольшими булочками, печеньем, а после особенно долгого сидения - с миниатюрными бутербродами. Казалось, ничто не изменилось под луной, только зал из партийного стал государственным.
Впрочем, когда такие мысли приходили в голову, я урезонивал сам себя, говоря: посмотри, какие перемены за столом, это ведь гораздо важнее, чем поверхностные параллели. В конце концов в этих кремлевских кабинетах заседали и все другие советские лидеры со своими соратниками. Здесь же, ну может быть, в соседних залах или по ту сторону Ивановской площади, в Большом Кремлевском Дворце встречались с воеводами и дьяками Романовы. А если переступить порог и оказаться в Грановитой палате, то вполне можно представить, как Иван Грозный сочиняет очередное послание своему наперснику и врагу Курбскому или дает указания Малюте Скуратову.
Остаются, переходя от поколения к поколению, из рук одной власти к другой, дворцы, коридоры, кабинеты. Если скинуть со счетов новые названия - Верховный Совет вместо Думы, ЦК вместо правительствующего Сената, Совбез вместо Политбюро, во многом остаются и учреждения. Что по-настоящему имеет значение меняются люди.
В новом качестве помощника президента, сидя там же у стены, за небольшим столиком, где я занимал место в качестве помощника генсека, и переглядываясь с Анатолием Сергеевичем Черняевым, сидящим по другую сторону столика и прошедшим через те же метаморфозы, смотрю на сидящих за главным столом и одновременно восстанавливаю в памяти картины недавнего прошлого.
В первую очередь глаз задерживается, разумеется, на тех, кто был тогда и уцелел после перетряски, остался у кормила власти. Ближе всех к президенту, по правую руку, в кресле, которое раньше занимал Лигачев, сидит А.Н. Яковлев. Рядом с ним, как всегда, В.А. Медведев. По левую руку, на своем обычном месте, вплотную к председательскому столу, остался Н.И. Рыжков. Дальше в вольном порядке расположились В.А. Крючков и Э.А. Шеварднадзе, Д.Т. Язов и Е.М. Примаков.
А вот новые лица. Широколобый, с орлиным носом и холодноватыми голубыми глазами, в светлом пиджаке и темных брюках, аккуратный, подтянутый, солидный, большей частью строгий, но не лишенный мягкого украинского юмора Григорий Иванович Ревенко. Бывший первый секретарь Киевского обкома КПСС, которому пришлось пережить Чернобыль, легко вписывается в когорту союзных руководителей. Ему будет поручено заниматься отношениями с республиками, а затем нам двоим шеф
В самом конце стола, с левой стороны, скромно занял место еще один новоиспеченный член государственного руководства. Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами лица, в котором нет ни одного запоминающегося элемента. В противоположность "человеку, который смеется", Болдин один из тех, кто почти никогда не смеется. За четыре года, что мы знакомы, я видел его улыбающимся разве четыре раза. В такое невероятное для себя состояние он приходит только выпив рюмку крепкого напитка. Этот невзрачный человек редко раскрывает рот, а если говорит, то почти всегда таинственным шепотом. Своими повадками и карьерой он чем-то напоминает Константина Устиновича Черненко. Странно, что законченный бюрократ, способный умертвить любое живое дело и наводящий страх на подчиненных одним своим молчанием, вышел из журналистской среды, где, казалось бы, обитают люди общительные, веселые, говорливые. Необъяснимо и то, что наш лидер избрал именно его своим наперсником и упрямо не желал слушать, когда ему буквально со всех сторон твердили, что подчиненный Болдину Общий отдел стал непроходимым бюрократическим затором, кладбищем, где тихо и без почестей хоронили важные сведения, и, наоборот, откуда подкидывали на стол президенту направленную информацию.
Странно, наконец, и то, что 19 августа 1991 года Валерий Болдин в компании с другими гэкачепистами приедет в Форос с ультиматумом своему благодетелю. Меня удивляет не сам факт неблагодарности - в конце концов предательством "верного и надежного слуги" никого не удивишь, таких случаев в истории, в том числе отечественной, не перечесть (народная молва распространила анекдот, будто Михаил Сергеевич, когда к нему явились "парламентеры" с ультиматумом, сказал, обращаясь к Болдину: "И ты Брут?!"). Удивляет другое: как этот крайне расчетливый человек ввязался в рискованную авантюру, откуда взялась эта отчаянная решимость? От 100-процентной уверенности в успехе или от сознания всемогущества, которым всегда был наделен в нашей системе "шеф канцелярии" первого лица и которое на этот раз роковым образом лишило Болдина присущей ему осторожности?
Рядом с Ревенко еще один бывший первый секретарь обкома (Кемеровского), сумевший совершить невозможное: за короткий срок пребывания на самом неподходящем для приобретения популярности посту министра внутренних дел ("главного милиционера") внушил к себе симпатию несколькими неординарными заявлениями и поступками, а главное - искренней манерой вести себя на трибуне.
Много раз за последние "демократические" четыре года пришлось нашим министрам, командующим, генералам подниматься на трибуну Съезда народных депутатов как на лобное место, отчитываться и подвергаться перекрестному допросу. Почему применялась против народа вооруженная сила или почему не сумели люди, которым доверено оружие, защитить жизнь и имущество граждан? И всякий раз, когда отвечавший был тверд, решителен, не лез за словом в карман, а в голосе его звучал металл - то есть был таким, какого привычно видеть на этих постах и каким, на взгляд обывателя, должен быть человек, отвечающий за безопасность, - ему доставалось полной мерой. А вот когда с ответом вышел человек, явно переживающий за то, что произошло, иной раз перебивающий сам себя, искренний, прямодушный, с дрожью в голосе, но не от слабости душевной, а от сострадания к жертвам инцидента - тогда у самых негодующих депутатов, взыскующих справедливости, не поворачивается язык уязвить министра, и он сходит с трибуны под аплодисменты.
Но эта как-то очень легко доставшаяся популярность столь же просто может быть и утрачена. Вадиму Викторовичу Бакатину придется напрячь все духовные силы, чтобы доказать самому себе и стране, что он незаурядная личность и заслуживает быть среди лидеров. Ему не удастся сделать это на выборах российского президента, и не только потому, что соревнование с находившимся тогда в зените популярности Ельциным было заведомо проигрышным для всех остальных претендентов. Сказались отсутствие ораторского таланта, непреодоленный несколькими годами пребывания в столице провинциализм мышления.